Ты покоришься мне, тигр!

Интересно, что, проделав свой номер, он не взял ни одного кусочка мяса. Уголек работал просто из любви к искусству — он был молод и бескорыстен. Ну, раз у нас начались деловые отношения, значит, скоро мы совсем помиримся. Ничто не сближает друзей так, как общее дело. Ты только, друг Уголек, не стесняйся, проявляй свои таланты. Ты ведь натура одаренная!

Тридцать дней шла борьба за обладание волей Уголька. Тридцать репетиций прошло в неоднократных схватках со зверем.

Это своеобразное состязание человеческих нервов, хладнокровия, решительности со звериной дикостью, коварством и свирепостью, ежеминутное предельное напряжение мышц приводило меня к крайней усталости. Но, несмотря на это, я должен был быть таким же неутомимым, как Уголек. Другого выхода у меня не было.

Только на тридцать первый день он соблаговолил снять с вилки кусочек мяса и с удовольствием проглотить. А потом и еще кусочек, и еще… Победа! Ура! Теперь дело только во времени. А при способностях Уголька дела наши пошли быстро. Он был понятлив, азартен и все схватывал на лету.

Теперь самое трудное — ввести пантеру в группу к взрослым хищникам, они могли его не принять. Сводить в одну группу взрослых незнакомых хищников рискованно. Могут вспыхнуть жестокие смертельные драки. Но если хорошо знаешь зверей, осторожен и не торопишься, то удается сделать и это. Будем же осторожны, Уголек!

Его «выход в свет» прошел без осложнений. Звери его приняли, по крайней мере не набрасывались. Через месяц он уже дебютировал на манеже Московского цирка. Первая черная пантера в Москве.

Уголек выглядел в своем «черном костюме» элегантно и несколько загадочно. На фоне пестрых леопардов он был очень эффектен, мой черный горячий Уголек. А его темперамент, его шипение и прижатые уши, пена из пасти — все это придавало ему свирепый вид и способствовало успеху. Он сразу же затмил всех и по праву стал премьером нашей труппы.

Московские газеты, а впоследствии и газеты других городов посвящали ему одному целые очерки. Он стал солистом не только нашей группы, но и всех хищников, работавших в системе советского цирка.

Исполнение Уголька отличалось тем, что на мой условный сигнал он летел пулей, исполняя трюк со страстью, с наслаждением, темпераментно. И так же быстро, без принуждения уходил на свою тумбу. Усевшись на ней, с гордостью осматривался по сторонам, как бы желая увериться, что все им восхищены, что он всем понравился. Казалось он любовался собой и всем видом спрашивал: «Не ужели еще кто-нибудь не понимает, какой я артист?»

Уголек исполнял много трюков. В пирамиде на лестнице он занимал центральное положение, словно царил на до всеми. Делал пируэты по манежу в темпе, то есть непрерывно восемь-десять оборотов, он венчал симметричную пирамиду на «оф», находясь на верху пьедестала, и делал изумительно красивый прыжок с тумбы на тумбу: на дистанции семи-восьми метров вытягивался в «ласточку». Но перед этим прыжком он должен был пококетничать перед зрителем своим свирепым капризом. В этом прыжке никто не мог с ним состязаться. Он, может быть, даже чувствовал свое превосходство над другими зверями по тому шквалу аплодисментов, который раздавался каждый раз после любого его трюка. И по многим признакам я понимал, что реакция зрителей ему приятна.

Единственно, что иногда портило наши выступления, это неуживчивость сидящей рядом пестрой дамы по имени Мерси, которая недолюбливала Уголька — такого-то красавца! — и всегда старалась затеять с ним драку, после которой Уголек становился невменяемым и не особенно подчинялся моим приказам.

Заметив, что Мерси готовится прыгнуть сбоку на Уголька, а готовилась она иногда сравнительно долго, я тушировкой гасил надвигающийся скандал. Но иногда она срабатывала так быстро, что я не успевал переключить ее внимание на себя.

Уголек был одиноким зверенышем: Он ни с кем не дружил, не играл и не дрался. Всегда был такой аккуратный в своем «наряде», что мне казалось порой — это он для меня так постарался, дожидаясь моего прихода. На мое доброе отношение он отвечал добром, терся боками о решетку, мурлыкал и на его морде появлялась блаженная улыбка любви и довольства.

Успешное завершение дрессировки Уголька было поворотным моментом в моей профессиональной биографии. Я знал, что теперь не растеряюсь перед любым зверем.

В голове у меня уже роились всякие замыслы, но в 1952 году я тяжело заболел. Мои звери были отправлены в Воронеж, в зверинец. Во время перегонки зверей из клетки в клетку по халатности служителя к Угольку ворвалась пантера Парис и задушила его. Какая нелепая, обидная смерть!

Потеря Уголька для меня была огромным горем. Я любил его, как ни одного зверя до этого. Я положил на него иного труда и из-за этого он был мне еще дороже. И сей час не могу без боли и слез вспоминать милого, славного Уголька, моего горячего Уголька, моего любимого, талантливого зверюгу….

Дикая Али остается дикой