Ты такой светлый

– Ох, Йорген, – ответил он, – ты тоже не обычный социальный работник, скажу я тебе. Дa, денек еще тот выдался. И да, давай выпьем за тебя, за наших жен, за наших детей и за твою любимую команду.

Какое лицо у него было в тот вечер! Оно так и стоит у меня перед глазами. Такое подвижное. Словно в нем копошится всякая нечисть, думаю я теперь.

День за днем твое тело

согревает меня

но тщетно

Во мне как в почве

вздыбились разом

забитые прежде сваи

Ивот опять. Мы вернулись в гостиницу и легли спать. Я был навеселе и быстро вырубился. Среди ночи проснулся и точно как прошлой ночью не сразу сообразил, где я. Ты в Лондоне, сейчас ночь, завтра матча нет, а времени сейчас, сколько же, а, 04:15. Что‐то рядом шелохнулось. Я не шевелился; лежа спокойно, осторожно огляделся, слегка приоткрыв глаза.

Стейнар стоял у окна, занавески были раздвинуты. На этот раз мне было видно вполоборота его лицо, освещенное уличными фонарями.

Белое как молоко.

Мы сели в красный туристический автобус. Начинался воскресный день. Автобус вез нас по оживленным улицам столицы. Не могу сказать, чтобы я задумывался об увиденном ночью. Просто не знаю. Думаю, нет; когда у тебя на глазах человек переживает что‐то сугубо личное, ты же не будешь соваться к нему без нужды. Мы увидели лондонский Тауэр, Букингемский дворец, увидели Темзу и Глаз Лондона, Биг Бен, Трафальгарскую площадь, собор святого Павла, Вестминстерское аббатство, дом 10 по Даунинг-стрит. Мы разговаривали о вчерашнем происшествии со Стейнаром, о “Вест Хэме”, о необходимости время от времени выбираться куда‐нибудь, необходимости получать новые впечатления. Мы сошли в Сохо и пообедали в индийской едальне, разглядывая и весело комментируя откровенных гомиков, которых полно в этом районе. Когда индийцы за стойкой поставили Брюса Спрингстина, выяснилось, что Стейнар дважды бывал на концертах “Босса”, и это сблизило нас еще сильнее – я тоже большой поклонник Спрингстина. Еще я узнал, что Стейнар и его жена вместе уже 12 лет и он, по его словам, любит ее до умопомрачения, не знаю, что бы я делал без неe. Самолет отправлялся около четырех, до Хитроу мы добрались заблаговременно, и я накупил в магазине такс-фри всякой всячины. Стейнар вообще ничего не купил, а когда я спросил, почему, он ответил так тихо, что я не разобрал слов. Глаза у него были маленькие, как рисовые зернышки, и всю дорогу домой он вел себя необыкновенно тихо, даже смирно. Теперь‐то я знаю, чем он на самом деле был занят накануне, и мне понятно, почему он так притих. Понятно, но – непостижимо.

Вибеке встретила нас в аэропорту, и я сразу заметил, что держится она как‐то неестественно. Hа наши со Стейнаром вопросы отвечает невпопад, рассказы о поездке слушает вполуха, даже про то, как в Центральном парке на Стейнара напала девушка-наркоманка из Кройдона. Радио она включила так громко, что разговаривать было невозможно, выглядела рассеянной и беспокойной, похоже было, что ей не терпится вернуться домой. Сначала я подумал: злится, что осталась одна с детьми в выходные. Такое случалось и раньше: приеду, бывало, домой, и тут выясняется, какое это для нее проклятье – остаться одной с детьми. Приходится таскать их с собой в школу на собрания, отменять встречи с членами муниципального комитета, вот Вибеке и зла как черт и винит во всем меня, устроившего себе развлечение в виде поездки в Лондон на футбольный матч. Это правда, конечно, но нужно помнить, что не я один позволяю себе подобное. Вибеке и сама несколько раз в год уезжает куда‐нибудь, она вообще не бывает дома гораздо чаще меня, и хотя это в основном рабочие поездки, то есть не совсем то же самое, что мое питье пива и распевание фанатских гимнов в Лондоне, но отчасти – то же самое, в том смысле, что работу свою и все, что с ней связано, Вибеке обожает так же, как я обожаю “Вест Хэм”, однако я (тут надо отдать мне должное) никогда ее этими разъездами не попрекаю.

Но тут я эти мысли быстренько отбросил, потому что видел: дело в чем‐то другом.

Стейнар сидел на заднем сиденье тихо-тихо, что ему совсем не свойственно.

Вибеке часто косилась в салонное зеркало, словно искала Стейнара взглядом. В чем дело? Чем ближе мы подъезжали, тем сильнее я нервничал. Когда из‐за поворота показалась обогатительная фабрика, мне показалось, что Вибеке слишком гонит. Это было совсем не в ее стиле.

Мы зашли в дом, высадив Стейнара у его калитки – нам надо обязательно съездить туда еще, Йорген, только лучше без наркоманов, хe хe, – и Вибеке взяла обе мои руки в свои. И сказала:

– Идем.

Провела меня в гостиную.

– Что случилось? – спросил я.

– Идем, – повторила она, и мы сели.