Ты такой светлый

Может, она и права, Вибеке скептик, точнее говоря, она амбициозный и заядлый скептик, то есть скептик иного пошиба, чем мой отец. Я‐то, в отличие от нее и многих наших ровесников, не вижу ничего ужасного в том, что ребята играют в компьютерные игры. Что из того, что они ночами шарят в сети? Они могли бы заниматься в тысячу раз худшими вещами.

Вибеке поднесла бокал к своим красивым губам. Посмаковала вино, глотнула, а потом повернула голову ко мне, словно бы, как мне показалось, описав ею полумесяц, и сказала:

– Да еще этот Стейнар.

Я вскинул брови, будто сказанное оказалось для меня неожиданностью. Я так постоянно делаю, сам не знаю, почему, – может быть, я так борюсь с напряжением, когда все идет к тому, что надо поговорить. На работе дело другое, там мне нравится говорить, но в личной жизни… даже не знаю. Точно вольный воздух вокруг нас становится больно вдыхать; вот было нам так хорошо, а теперь вдруг надо поговорить?

– А что – Стейнар? – ответил я, сохраняя на лице притворно изумленное выражение, хотя и знал, что она видит меня насквозь.

Так и оказалось:

– Кончай, нечего делать вид, будто он не кажется тебе странным, – сказала Вибеке, так что я даже не успел признаться, что она права.

Я отставил бокал в сторону и оперся руками о диван. Поднялся и пошел к музыкальному центру, чтобы включить музыку.

– Йорген, я с тобой разговариваю.

Я достал одну из старых пластинок. Я все еще проигрываю виниловые пластинки, не сумел с ними расстаться, так что я держал в руках Communiqué, это Dire Straits.

– Тебе ведь нравятся Dire Straits, – пробурчал я. Снял крышку с проигрывателя и включил его, закрутился диск. Я перевернул конверт-обложку, черный винил легко выскользнул мне на ладонь.

– Йорген, – сказала она спокойнее, – музыка подождет, иди сюда, сядь.

Так у нас с Вибеке заведено, ритм такой выработался: она наедет, я отшатнусь. Она смягчится, я подвинусь поближе.

Я поставил винил на диск, но выключил проигрыватель, пошел и сел рядом с Вибеке.

Взял ее за руку, погладил.

– Не уходи от меня, – шепнул я.

– Дурак, – сказала она, – ты чего?

– Да так просто.

– Если бы у меня такие мысли были, давно бы ушла.

Она повернула голову к открытому окну, к летней ночи; я проследил за этим движением, проследил за ее взглядом. Было уже одиннадцать, дом затих, мальчики, наверное, уснули. Темнота снаружи была не такой непроглядной, как осенью, и не такой жесткой, как зимой; нет, она была легкой и прозрачной.

– Видел, что его жена устроила? – сказала она, все так же глядя в сторону дома соседей.

Я немного потянул с ответом. Подумывал сказать “нет”. Ответил:

– Дa, видел.

– Как‐то не похоже на обычную ссору.

– Нет, – сказал я, – не похоже.

– Что‐то с ним не так.

Я пожал плечами.

– А ты не думаешь, что это просто небольшая запинка в отношениях? Такая мелкая размолвка в браке?

Вибеке сделала глоток из бокала и склонила голову набок:

– А ты?

Мне не хотелось отвечать.

– Ну скажи что‐нибудь.

Я молчал.

– Йорген. Говори.

– Не знаю, – вздохнул я. – Почему это обязательно должно что‐то значить? Не люблю я совать нос в чужую жизнь.

– Окей, – обиженно сказала Вибеке. Выпрямилась с таким специальным выражением лица – когда оно у нее внезапно появляется, я всегда теряюсь и пугаюсь.

– Ладно, – проговорила она. – Тогда вот что скажи. Ты с легкостью готов отпустить с ними Эйольфа в горы?

Мне не хотелось отвечать ей.

Мне не хотелось соглашаться с ней.

Мне не хотелось разжигать беспокойство, охватившее нас, не хотелось давать волю плохим предчувствиям. Не хотелось развивать те мысли, что приходили мне в голову, если можно так выразиться.

Лицо Стейнара, среди ночи стоящего с телефоном в руке у окна лондонского отеля. Белое как молоко.

Я сказал:

– А что? Не вижу тут никакой проблемы, абсолютно. Что тебя смущает?

Вту ночь мы с Вибеке, чтобы вытеснить случившееся, занимались любовью. Мы яростно любили друг друга.

Глаза распахнуты, жадные руки обхватывают лицо.

Ввоскресенье 15 июня все шло наперекосяк. Так случается с людьми, живущими вместе: загонят себя в угол и не сразу найдут выход оттуда.

Накануне поздно вечером мы, чуть вдрызг не рассорившись, согласились, что отпустить Эйольфа на несколько дней с соседями не проблема. Согласились, не договорившись. Согласились, потому что я был вынужден дать ответ на риторический вопрос. Согласились, потому что я предпочел изобразить – к сожалению, временами со мной такое случается, – что все совершенно офигенно, кошерно, расчудесно, потому что мне хотелось избежать даже намека на конфликт, на дискуссию, потому что у меня не было ни сил, ни желания поговорить. Раз! – и свершилось. Так просто, так глупо: согласие было достигнуто.

Это дурость, и я совершенно, на тысячу дурацких процентов, уверен, что Вибеке тоже так думает.

Мы не хотим, чтобы было так, мы не хотим быть такими.

За завтраком, метнув в меня довольно резкий взгляд, она сказала:

– Эйольф! Наши соседи такие добрые, спрашивают, не хочешь ли ты завтра поехать с ними на дачу, в горы?

Это Вибеке мне мстила.