Ты такой светлый

– Не знаю, за чем, – сказал я. – Я думаю, он увязался со мной в поездку, потому что ему что‐то нужно было в Лондоне, не знаю, что…

– Да что же?

– Ну не знаю.

– Говори.

– Не знаю, что и сказать, Вибеке. Я не знаю, что сказать.

Я подсел к кухнному столу. Откинулся на спинку стула и почувствовал, как она впивается в тело.

– Он террорист?

– Я не знаю.

– Издевается над детьми?

– Не знаю я.

– Неонацист?

– Не знаю.

– Бандит?

– Не знаю.

– Может, он бьет свою жену?

– Вибеке, я не знаю, не знаю, пожалуйста, не… Ты как будто список зачитываешь.

– Так и есть! – зло сказала жена, глядя мне прямо в лицо. – Именно так, Йорген, это именно список, такой список есть у всех родителей, список всего, чего мы боимся больше всего на свете! Мне замолчать?

– Нет, – кротко промолвил я, – нет, продолжай.

Некоторое время мы оба молчали. Я положил руки ладонями на стол. Накатило бессилие: я чувствовал, что я пустой сосуд, а оно, как жидкость, заполняет меня, поднимаясь все выше. А в саду все так же сияло солнце. А Эйольф был на даче у соседа. А Видар сидел у себя в комнате и слушал свою незатейливую музыку.

– Что будем делать? – прервала молчание Вибеке.

С моими подопечными парнями такое часто бывает. Они ощущают себя бессильными. Опускают руки. Восстают против несправедливости мироустройства. И опускают руки. Многие совсем теряют стержень, сдуваются как лопнувший шарик и без сил опускаются на землю. Конечно же, им приходится много, много хуже чем мне, но наши ощущения схожи: это ощущение, что самому тебе не справиться. Мы с моими парнями часто беседуем об этом, о том, что человек в состоянии научиться контролировать свои мысли, в состоянии подняться с колен, как бы это ни было тяжело. Ты можешь справиться с тем, что на тебя навалилось. Ты можешь выбраться на свет. И для тебя в мире есть путь, он выведет тебя к ветрам свободы.

Я выпрямился. Собрал мысли в кулак, зажал их там, почувствовал, что наливаюсь решимостью.

– Поступим по‐твоему, – сказал я, взяв ее за руку. – Когда Видар уйдет в школу, мы заглянем в дом Хогне.

Давно мы не бывали в доме Хогне. А ведь это странно, подумал я, когда мы с Вибеке шагали по траве к лазу в изгороди. Как это мы ни разу не зашли к Стейнару с Лив Мерете, он ведь всегда говорит, что у них очень гостеприимная семья, но меня ни разу внутрь не позвали, я только в дверях со Стейнаром и трепался.

Никогда дальше порога не заходил.

Когда там жило семейство Хогне, мы тусовались у них постоянно. Знали, как у них все устроено. Обедали с ними, хотя близкими друзьями нас было не назвать. Но мы помогали им по‐соседски, например, когда четыре года назад у них завелись крысы. Вот уж была морока. Крысы в доме – тот еще геморрой, мы у Хогне насмотрелись на все прелести этого дела: чертовы паразиты грызут что ни попадя, гадят повсюду, вонь от них несусветная, не говоря уж о том, насколько противно было всем в семье Хогне сознавать, что эти мерзкие создания по‐хозяйски расхаживают по всему дому, как будто он целиком их.

Началось все как‐то вечером в пятницу, когда Марие и Эспен, уложив малышню, устроились перед телевизором с бокалом красненького. Тогда у них все было хорошо, чувства еще не перегорели. В ту пору все соседи знали друг друга, все ладили между собой, и теперь, после случившегося, те времена вспоминаются с ностальгией – кажется, будто тогда постоянно светило солнце. По участкам носились детишки, люди держались свободно и естественно.

Насколько я помню, соседи сели смотреть “Клан Сопрано” на DVD. Тогда еще стриминговые сервисы были в диковинку, так что все обменивались DVD. Точно, так и было: вечер пятницы, красное вино, диск из коробки. Фильм уже шел вовсю, когда с кухни, которая у них тоже на первом этаже, но с другой стороны, послышались какие‐то звуки. Соседи поставили видео на паузу и прислушались.

– Слышишь?

– Ннет… А что?

– Ну вот… Ой, погоди, вот оно.

Снова эти звуки. Шарканье, шуршание, топот крохотных лапок.

Эспен рассказывал мне, что они практически одновременно посмотрели друг на друга и шепнули: – Что это?

Из гостиной они прокрались на кухню. Шуршание тут же прекратилось. Но они довольно долго стояли, не шевелясь, стараясь не шуметь, и оглядывали кухню, пытаясь рассмотреть что‐нибудь в полутьме. Снова послышались те же звуки. Снова пошла работа: шуршание, шаркание, крохотные лапки. У Эспена и Марии мурашки по спине побежали: они сообразили, что в доме завелась живность – за кухонными ящиками, под плинтусами, между стенными панелями, под полом, – и эта живность прогрызает для себя ходы, устраивает в их доме свою жизнь.

Вот тогда‐то они и примчались к нам. Я тот вечер хорошо помню: они извинились за беспокойство, но очень просили зайти к ним и послушать. Кажется, у них завелись крысы.

Странно, кстати. Эспен и Марие были гораздо более закрытыми и сдержанными, чем Стейнар, но по факту более открытыми. В тот вечер мы пошли к ним, подождали, притихнув, и через десять-двенадцать минут услышали шуршание, шаркание, топот крохотных лапок.