Ты такой светлый

Меня опять замутило. Со мной это нечасто. Ощущение, будто тебя что‐то засасывает. Вообще‐то, вероятность того, что нас ожидает нечто опасное, была микроскопична, но, объективно говоря, она наличествовала. Вероятность того, что пока мы тут ходим и неизвестно чего ищем, с Эйольфом происходит что‐то ужасное, была ничтожно мала, но она наличествовала. Как измерить порог, за которым уже следует откликаться на свои подозрения, свои сомнения, свои страхи? Говорят, лучше перестраховаться, – ладно, согласимся с этим, но всегда ли нужно перестраховываться? Что это будет за жизнь? Мне не нравится подобный подход, я в него не верю. Он озлобляет и ожесточает людей. А я стараюсь видеть в людях хорошее. Я думаю, что все люди желают добра, думаю, что зло – это чудовищная редкость, что зло, которое люди причиняют друг другу, поодиночке и вместе, обусловлено ситуацией. Разумеется, это не значит, что я не вижу зла, настигшего Финна, настигшего Париж, настигшего остров Утёйя… это извечное зло, просто я считаю, что оно не исходит от нас, людей, а… как бы это сказать… находит нас?

Не знаю.

Я много с кем обсуждал это – и на работе, и с родней, и с Вибеке.

Многие считают, что я слишком доверчив, слишком добр, слишком наивен.

Считают, что я типичный скандинав, типичный норвежец.

Что именно мой образ мыслей приведет эту страну – и эту цивилизацию – на край пропасти.

Короче, по лестнице на второй этаж я поднимался в твердом убеждении, что наш Эйольф в надежных руках и что зря мы затеяли эту авантюру.

На стене, над перилами, висели семейные фотографии.

Лицо Стейнара, его безудержная улыбка.

Как-то мы с Вибеке очутились на грани разрыва. Это было в 2002 году. Я вернулся с работы домой. Была среда в начале мая, за неделю до Дня независимости, я хорошо помню тот день, но вспоминать стараюсь как можно реже. Когда я вошел, Вибеке сидела за кухонным столом и плакала. Я подошел и обнял ее, начал было – что случилось, Вибеке, то ли – милая моя, что с тобой, но она перебила меня, сказав не знаю, смогу ли я терпеть это дальше. На следующий день мы проснулись в нашей постели, разбитые и измученные, она повернулась ко мне, обхватила мое лицо своими красивыми ладонями и прошептала: не будем об этом говорить. Обещай мне, что никогда не спросишь меня, что это было, и тогда никогда больше не увидишь меня такой.

Что ж, хорошо.

Она встала, привела себя в порядок, уехала в школу.

Я встал, привел себя в порядок, уехал в центр.

Ничего не знаю и знать не хочу.

Коридор, четыре двери в четыре комнаты. Одна из дверей была открыта, по всей видимости, она вела в спальню Магнуса, потому что на ней висел плакат с изображением Молнии Макквина. Из-за двери доносились какие‐то звуки: в комнате копошилась моя жена. Вскоре она появилась оттуда, лицо у нее пошло красными пятнами.

– Ну?

Она пожала плечами: – Нет. Ничего.

Я, как бы в подтверждение, кивнул, то ли Вибеке, то ли самому себе, прошел мимо, ощутив излучение ее тела, и толкнул дверь в следующую комнату.

В супружескую спальню Стейнара и Лив Мерете.

Довольно гадко было беспардонно заваливаться туда. Вообще‐то не принято запросто захаживать в чужие спальни, как‐то это неприлично, я, во всяком случае, так считаю. И всегда так считал. Когда я, например, прихожу в гости к людям, переехавшим на новое место, и хозяйка зовет: ну пойдем, Йорген, покажу, как мы устроились, я чувствую неловкость, если мне предлагают заглянуть в спальню. Хотя чаще всего никто особенно и не настаивает. Просто приоткроют дверь и бросят небрежно что‐то вроде ну, а тут вот мы спим.

И однако мы с Вибеке стояли в их спальне. Ощущение, что мы делаем нечто совершенно непозволительное, было прямо в воздухе разлито… но надо – значит, надо.

Занавески были задернуты, и пахло, как бы это сказать, тускло. Или, может, это моя фантазия нарекла этот запах тусклым. Может, они, уезжая на дачу, всего-навсего не успели проветрить комнату и заправить постель. Далеко не у всех в спальне царит идеальный порядок, у нас с Вибеке точно нет, в нашей спальне просто невероятный кавардак, и я часто слышу от Вибеке, что она была бы счастлива, если бы у нее в спальне было прибрано.

Это мне говорится, конечно. Аккуратность мне совсем не свойственна, увы. Mама называет меня росомахой.

Неожиданно в комнате зажегся свет. Обернувшись, я увидел, как от выключателя возле двери отдернулась рука Вибеке. Вибеке отвела глаза.

Двуспальная кровать. Два небрежно отброшенных одеяла, две подушки. Белые простыни в синий цветочек. Слева от кровати большое окно, занавешенное довольно тяжелыми шторами. Я бы не мог заснуть с такими, мне нужно, чтобы в спальню проникало немного света. Я подумал, что либо Лив Мерете, либо Стейнар предпочитают спать в кромешной тьме. Может быть, у кого‐то из них, или у обоих, проблемы со сном, кто их знает.