Ты такой светлый

Сосновый пол настелен давно, лак уже сильно стерся.

Справа от кровати – простой икеевский белый одежный шкаф. У изголовья кровати – сундук. Похоже, достался им в наследство, подумал я: покрашен в коричневый цвет, сверху какие‐то узоры. На сундуке в беспорядке свалена одежда.

Напротив кровати – письменный стол, довольно новый на вид. На нем бумаги, всякая мелочовка, какие‐то бумажные клочки, лампа, макбук.

Помнится, мы с Вибеке довольно долго просто стояли и озирались.

Кажется, уже тогда мне пришло в голову: эта комната не похожа на спальню Стейнара.

Может быть, это теперь мне кажется, будто тогда мне это сразу пришло в голову, что, мол, это не спальня Стейнара, но я думаю, что так оно и было. Думаю, эта мысль меня поразила внезапно и мгновенно, словно мы зашли не в тот дом.

– Что будем дальше делать? – спросила Вибеке.

Голос ее звучал вяло и устало.

– Даже и не знаю, – сказал я.

Думаю, я выглядел ровно так же, вялым и растерянным. Наша паника, назовем это паникой, улеглась, и мы просто стояли посреди чужой комнаты и оглядывали ее. Ну и что нам было делать? Всю ее перерыть? Шарить по шкафам, лезть под кровать, выдвигать ящики стола?

Я смотрел на тумбочки, стоявшие по обе стороны кровати, точно стражи тех людей, что живут здесь, спят здесь. Я чувствовал, что меня грубо влечет к этим тумбочкам. А что лежит в моей тумбочке? Паспорт, членские рассылки от фан-клуба, брелок для ключей с эмблемой “Вест Хэма”, папка с разными документами, наручные часы, которые давно не ходят. Рисунки, которые в детстве дарили нам сыновья. У меня же ни в чем нет системы. А что держит в своей тумбочке Вибеке?

Этого я вспомнить не мог. Да я попросту не знал, что у нее там лежит.

– Что?

Вибеке смотрела на меня странным взглядом.

– Да нет, ничего… – ответил я.

– Ну что такое?

– Ничего, – повторил я, – просто я подумал, что не знаю, что лежит у тебя в прикроватной тумбочке.

– У меня? – Она покачала головой, раздраженно, как мне показалось, и на меня опять накатило тяжелое предчувствие, что наша самодеятельность не доведет нас до добра. – При чем тут моя тумбочка?

– Ну, – попытался я объясниться, – просто вот стою здесь, смотрю на их тумбочки и сообразил вдруг, что не знаю, что ты держишь в своей, но это неважно, я не про это, у меня нет ни малейшей потребности знать, что ты там держишь…

– Йорген, постой…

Я не унимался: – Я имею в виду, что если бы кто‐нибудь хотел здесь что‐нибудь спрятать, то…

– Господи, Йорген, – сказала она, вздохнув, и подошла к тумбочке с левой стороны кровати. Там спал Стейнар, мы оба это поняли, поскольку блеск для губ и резиночки для волос лежали справа. – Господи, – пробормотала она снова и села на кровать.

Я собирался сказать, что, может, не стоит садиться на кровать, надо вести себя осторожнее, мы же не хотим, чтобы они заметили, что мы тут шарили; но удержался.

– Ну ладно, – сказала она, выдвигая ящик. – Даже не верится, что я способна на такое.

Я подошел к письменному столу. А что еще мне было делать? Мы уже к ним зашли, надо было довести дело до конца. Это Лив Мерете своим ключом навела нас на такие мысли, хотела она того или нет.

На жену я не смотрел. Она возилась возле кровати, я возился у стола, мы друг другу не мешали. И мы оба отлично на слух определяем, чем каждый из нас занят. Иногда тот факт, что мы с Вибеке настолько изучили друг друга, сильно действует на нервы, но это несправедливые и глупые чувства. В них нет ничего хорошего, ничего конструктивного, однако они существуют, как и вообще в мире существует много всякой гадости, и мне все чаще приходит в голову мысль, что многое в нашей жизни определяется умением разобраться во всем сущем и выработать свое отношение к нему.

Я часто разговариваю о таких вещах с сыновьями.

– Дерьмо существует, – говорю я без обиняков.

– Полностью оно никогда не исчезнет, – говорю я.

– Так что, – говорю я, – как вы с ним поступите? Будете его культивировать или как?

И мы с мальчиками дружно смеемся, раз уж выдался такой день приколов.

А иногда мне, наоборот, приятно, что мы с Вибеке изучили друг друга так хорошо, этот факт вселяет приятное чувство надежности бытия. Для такого, как я, надежность – самое важное.

Перебирая бумаги в ящиках стола – счета, два билета на спектакль под открытым небом, школьные документы, – я слышал, как за спиной у меня возится Вибеке. Ее руки были заняты работой, они делали то же, что и мои: перебирали вещи. И вдруг перестали. Я сразу это услышал. Ее сомнения явно считывались и тогда, когда мы рылись в чужих вещах, и когда вдруг прекратили.

Ничего, совершенно ничего неожиданного в их вещах не было. Все абсолютно обыкновенное, бесконечно обыкновенное.

Я услышал, что Вибеке остановилась.

– Ничего нет, – сказала она.

Я обернулся.

– У тебя тоже ничего?

Я покачал головой.

– Надо просто забыть все это, Йорген, – сказала она и двинулась ко мне. – Забыть это, – повторила она, – и не лезть в чужую жизнь.

Она положила ладонь на мое плечо. Я обнял ее и не отпускал.

– Да, – сказал я.

– Даже не понимаю, с чего это мы, – сказала Вибеке.

– Не думай об этом.