Ты такой же как я (СИ)

Методичное поедание продуктов немного успокоило. Когда от еды уже стало тяжело дышать, Данька, наконец, прекратил обжорство и осоловелым взглядом обвел палату. Все мужики как один смотрели на него, чуть ли не разинув рты. Один кивнул на основательно опустевший пакет в руках Даньки:

-Ты не лопнешь, деточка?

На что тот смачно отрыгнул и с ехидцей в голосе ответил:

- Не лопну, но воздух попортить могу. – И тут же поставив пакет в тумбочку, улегся дрыхнуть.

Переел он, конечно, зря, дышать было трудно, а с учетом сломанных ребер, еще и больно. Так что уснуть не получалось.

Сопалатники, посмеявшись, по-видимому, над его жором, улеглись на тихий час, и их храп на все лады, тоже не способствовал сну.

Данил размышлял о своем раздражении. Вот чего он ни с того, ни с сего злится на соседей по палате? Они ничего ведь плохого ему не сделали. Да и дядька – ну, и что, что поржал. Он всегда ржет, над всем подряд. Раньше Даньку это не колыхало, даже если родственник потешался над ним.

«Во всем виноваты Влад и безопасник» - решил Данил. И тут же вспомнил, что второй раздражитель вечером явится.

«Вот на нем-то и отыграюсь» - И с этой мыслью он, наконец, заснул.

Отработав смену, которая, казалось, тянулась вечно, я, наконец, двинул в больницу к практиканту.

По дороге прикупил фруктов, сока и сладостей, к которым, как я понял, он был неравнодушен.

Я не стал звать санитарку, а просто позвонил Данилу, сказав, чтобы он предупредил медсестру на посту, что выйдет на улицу.

Встретил я его в коридоре. Морда помятая, сонная. Вообще от бывшего очаровашки мало что проглядывало, в хмурой, насупленной и переливающейся всех цветов радуги физиономии.

- Привет. Чего такой хмурый?

Он зыркнул на меня глазками а-ля вампир и скривился, как от лимона:

- Чему радоваться то? Твоему приходу, что ли?

- О, прогресс!

- Какой?

- Ну как же, огрызаешься и перешёл на «ты». Значит, выздоравливаешь.

- Я, вообще-то, и не болел.

Я, улыбаясь, накинул на него свою куртку и потащил к машине. Мне нравилось его ершистое настроение, все лучше, чем депресняк.

- Куда ты меня тащишь, отрыжка общественности?

От такого ругательства я даже притормозил. Еле сдерживая смех, с серьезной рожей поинтересовался:

- Будь добр, переведи на нормальный мат, а то я не понял, кем ты меня обозвал.

Данька совершенно невинно, с улыбочкой на потрескавшихся губах, перевел, загибая поочередно пальцы:

- Козел, урод, гандон, гомофоб недоделанный и ещё раз козел.

- Ну, спасибо на добром слове. Хорошо, хоть на три российских не послал. Ты есть хочешь, гордость общественности?

«Гордость» задумался, положил руку на живот и зачем-то надавил.

- Думаю, уже влезет.

- Что влезет? - Не понял я.

- Жрачка влезет. Вроде пока спал, переварилось.

- Ну, раз влезет, поехали, пожрем.

Уже сидя в машине, он, зевнув, поинтересовался:

- Чем кормить будешь?

- А ты что хочешь?

- Фуа-гру с трюфелями в белом вине, запеченное мясо лангуста с морским языком, э…

- Выйдешь из больницы, будет тебе и лангуст, и фуа-гра, и языки, и гребешки, а сейчас давай пожрем по-человечески, по-русски.

- Жмот.

- Я не жмот, я жрать хочу. Меня сегодня не кормили.

Практикант довольно оскалился:

- Что, обломили тебя девчата без меня? Пирожками с тортами не угощают?

- И не говори. Глядишь, так и похудею, пока ты в больнице ласты сушишь.

- И где мы жрать по-русски будем? Жинка твоя расстаралась?

- Ну, если ты любишь яйца вареные и жареные, то можно и к жинке.

- Вот почему ты мечешь всё, что девчата приносят! И в чем тогда плюс женатого гомика?

- Плюс заключается в том, чтобы не быть отрыжкой общественности.

Данька сразу притих и отвернулся к окну.

- Я не отрыжка общественности, понял? И никому не собираюсь доказывать это, женившись.

Я проклинал свой язык. Остановив машину у кафе «Славянская кухня», повернулся к нему:

- Дань, ты моложе меня, у тебя другие взгляды на жизнь. Ваше поколение проще относится к сексуальной ориентации. Агрессии тоже конечно еще хватает, но все же меньше, чем во время моей юности. А она у меня, как раз проходила во времена крутых и братков, и пидорство считалось не ориентацией, а опущением. Слово «ориентация» даже не рассматривалось, были просто пидоры, извращенцы, которых гнобили. Которым место только у параши. И даже по другую сторону баррикады, то есть в органах, считали так же. Так что ты от меня хочешь? Чтобы я резко перестроился, убрал все свои комплексы и поверил, что общество примет меня, таким, какой я есть? Что на работе у меня не будет проблем, и наш генерал так же будет со мной здороваться по ручке? Ты сам-то в это веришь? Сам сможешь открыться, что ты гей? Родителям, дядьке, девчонкам на работе, друзьям в институте? Сможешь?

Я смотрел на него отвернувшегося, глядящего в окно, и видел в отражении стекла, как с каждым моим словом, глаза его все больше блестели.

Наконец, он повернул голову ко мне и вздохнул: