Ты только попроси. Или дай мне уйти

От его шутки мне вовсе не смешно.

Он смеется. А я – нет.

Мне хочется врезать ему. Дать ему в челюсть? Или не дать?

Все же сдерживаю свой первобытный импульс и, изнемогая от боли, говорю:

– Оборжаться, сейчас лопну со смеху.

– Разве ты не считаешь, что это отличное средство?

– Нет.

– Маленькая смугляночка с твоими глазками… твоим носиком… твоими губками…

– Я тебе уже все сказала, – ворчу я.

Эрик хохочет и, чмокая меня, добавляет:

– Она будет красавицей. Я это точно знаю.

– Будь и ты… умницей.

– Если бы мог, то сделал бы это.

Я гляжу на него и чешусь.

– Смотри, что с моей шеей. Может, прекратишь?

Терпеть не могу, когда он так смеется. Этот дурацкий смешок… Беру подушку и изо всей дури бью его по голове.

О… о… Я себя знаю. Если он будет и дальше так смеяться, задушу его.

Его смех становится громче. Испепеляющим взглядом смотрю на него и цежу сквозь зубы:

– Будь так любезен, выйди и оставь меня одну, чтобы мне стало легче.

– Любимая, не сердись.

Однако мой порог толерантности в ситуациях, подобных этой, равен нулю. Не глядя на него, отвечаю:

– Значит, закрой пасть и уйди.

Эрик сдается. Он знает, что во время месячных я не понимаю юмора. Чмокнув меня в макушку, уходит. Я закрываю глаза, снова надеваю наушники и пытаюсь расслабиться, на этот раз под надломленный голос Алехандро Санса. Нужно, чтобы эта боль прошла.

В пятницу в Мюнхене объявляется Хуан Альберто, кузен Декстера.

Я прихожу в изумление, когда вижу его, – никто не предупредил меня о его приезде. При первой же возможности спрашиваю у него:

– Как поживает моя сестра?

Мексиканец улыбается и, проводя рукой по волосам, отвечает:

– Такая же красивая, как и всегда.

Но меня не устраивает такой ответ, и я продолжаю:

– Я хочу знать, как она себя чувствует после твоего отъезда.

– Хорошо, девушка… Хорошо. Я пообещал заехать в Херес перед возвращением в Мексику. Кстати, она передала тебе вот это.

Он достает запечатанный конверт. Беру его и прячу в карман штанов. Десять минут спустя, горя желанием прочитать письмо от сестры, ускользаю к себе в комнату, сажусь на кровать, открываю конверт и читаю:

Привет, Булочка.

У нас все хорошо. Папа чувствует себя великолепно, Лус счастлива и ходит в школу, а Лусия поправляется и растет.

Пишу тебе, чтобы сказать, что я в порядке, хоть ты и вообразила, что я разбита после отъезда своего мексиканца. Ты меня предупреждала. Но я хотела стать современной женщиной, и, хотя мне сейчас плохо, я счастлива, что сделала это.

Кстати, я с ним не спала! Я не настолько современна, хотя между нами было намного больше, чем сладкие и нежные поцелуи.

Он открылся мне чудесным, ласковым и очаровательным мужчиной. Наконец мне удалось избавиться от неприятного привкуса во рту, который оставил мне недалекий Хесус.

Поэтому, когда ты увидишь его, будь с ним любезной, я ведь тебя знаю. Он заслуживает этого, понятно?

Люблю тебя, моя Булочка, и обещаю позвонить в ближайшие дни.

Ракель

Из моих глаз градом льются слезы.

Бедная моя сестричка, как ей, наверное, было плохо и как она боится, что я проломлю голову Хуану Альберто.

Черт, я же не так груба.

Не раздумывая, беру телефон и набираю номер в Хересе. Хочется с ней пообщаться.

Один гудок…

Второй гудок…

После третьего гудка слышу ее голос.

– Ракель, ты в порядке?

Узнав меня, она печально вздыхает и шепчет:

– Да. Я в порядке, несмотря на непорядки.

– Ракель, я же говорила тебе, предупреждала, что он вернется в Мексику.

– Знаю, Булочка… Знаю.

После более чем многозначительной паузы она говорит, изумляя меня:

– Знаешь? Я опять это сделаю. Время, которое я провела с ним, – оно того стоило. У Хуана Альберто нет ничего общего с Хесусом. И хотя сейчас я плачу в подушку, признаю, что он поднял мое женское самоуважение, я чувствую себя более значимой. Он в порядке?

– Да, я только что его видела. Он сейчас в гостиной вместе с Эриком и Декстером и…

– Поцелуй его за меня, ладно?

– Ладно.

Мы еще несколько минут болтаем и прощаемся, потому что расплакалась Лусия. Сестре нужно бежать к ней.

Возвращаясь в гостиную, я застаю там Грациэлу за чтением журнала.

– Мужчины в кабинете, – сообщает она мне.

Киваю и иду на кухню.

Хочется пить. После разговора с сестрой грустно, но мне было радостно услышать из ее уст, что она чувствует себя более значимой как женщина. В конце концов, нет худа без добра.

Открываю холодильник и беру «Кока-Колу». Когда пью, облокотившись на стол, из прачечной доносится шушуканье Симоны:

– Зачем она сюда приезжает?

– Лайла приезжает в Германию по работе.

– Может быть, ей непонятно, что ее присутствие нас смущает?

– Женщина, послушай, – слышу я голос Норберта. – Что было, то прошло. Это моя племянница.

– Вот именно, твоя племянница. Эта бестолковая, которая…

– Симона…

– Когда она приедет?

– Завтра.

– Будь она проклята!

– Симона, пожалуйста, попридержи язык! – порицает ее Норберт.

Я невольно ухмыляюсь. Вдруг слышится крайне разъяренный голос Симоны: