Ты только попроси. Сейчас и навсегда

У меня замирает сердце. Может быть, он еще и мотоцикл видел?

– Ты знал об этом?

– Неужели ты считаешь, что я настолько глуп, чтобы его не замечать? Ну конечно, я знал.

Я замираю, и, прежде чем открываю рот, чтобы ответить, он продолжает:

– Я тебе говорил, что не желаю видеть его в своем доме, но ты все равно его привела и…

– Поскольку ты опять говоришь «в своем доме»… – Я снова начинаю злиться и продолжаю произносить слова уже сквозь зубы, но решаю не упоминать о мотоцикле (если он ничего о нем не говорит, значит, лучше не поднимать эту тему). – Ты постоянно твердишь, что я могу считать этот дом своим, и теперь, когда я приютила бедное животное в гараже, чтобы оно не умерло от холода и голода, ты ведешь себя как… как…

– Скотина, – заканчивает он.

– Точно, – киваю я, – ты сам сказал: скотина!

– А между моим племянником и тобой, ты будешь…

– Что Флин натворил в школе? – перебиваю его.

– Он ввязался в драку, в результате которой одному мальчику пришлось накладывать швы на голову.

Я в шоке. Не могу представить Флина в роли победителя, хотя у него тоже разбита губа. Эрик в ярости проводит рукой по волосам, смотрит на Трусишку и кричит:

– И немедленно вышвырни этого пса на улицу!

Напряжение. Холод, который стоит на улице, не сравнить с тем, который у меня на сердце, но, прежде чем он успел еще что-то сказать, я ему угрожаю:

– Если Трусишка уйдет, тогда я тоже уйду.

Эрик поднимает брови и, перед тем как развернуться и уйти, равнодушно смотрит на меня.

– Делай, что хочешь. В конце концов, ты всегда так делаешь, – говорит он, отчего у меня челюсть отвисает.

Не произнеся больше ни слова, он уходит. А я стою, как дура, с жутким желанием продолжить бой. Проходит десять минут, но я все еще вместе с псом на улице. Эрик не выходит. Я не знаю, что делать. С одной стороны, я понимаю, что плохо поступила, спрятав Трусишку в гараже, но, с другой стороны, я не могу оставить бедное животное на улице.

Флин выглядывает в окно из своей комнаты, и я машу ему рукой. Он мне отвечает, и у меня сжимается сердце. Ему понравилось играть и кататься на санках, а также согрело душу знакомство с Трусишкой. Но я не могу оставить пса в этом доме. Он станет новым источником споров. Выходит Симона и подходит ко мне.

– Сеньорита, вы замерзнете. Вы вся промокли и…

– Симона, мне нужно найти приют для Трусишки. Эрик не хочет, чтобы он здесь оставался.

Женщина закрывает глаза и огорченно кивает:

– Я бы приютила его у себя в доме, но, если хозяин узнает, вы же понимаете? – Я киваю, и она советует: – Если хотите, мы можем позвонить в управление по защите животных. Они наверняка ему что-нибудь подберут.

Я прошу ее найти номер телефона. У меня нет другого выхода. Я остаюсь ждать Симону на улице. Я не хочу входить в дом, потому что если увижу Эрика, то съем его, в плохом смысле этого слова. Я иду вместе с Трусишкой по тропинке в сторону огромных решетчатых ворот. Выхожу на улицу и начинаю с ним играть. Он скулит от радости, а у меня градом катятся слезы. Я их даже не сдерживаю, мне нужно выплакаться. Я плачу, я горько рыдаю и бросаю Трусишке камни, и он приносит мне их. Бедняга!

Через двадцать минут появляется Симона и вручает мне бумажку с номером телефона.

– Норберт советует позвонить по этому номеру. Нужно сказать, что мы звоним от его имени, и спросить Генри.

Благодарю ее и достаю из кармана мобильный. С разбитым сердцем набираю номер и разговариваю с неким Генри, он сообщает мне, что приедет за животным в течение часа.

На улице уже стемнело. Отправляю Симону в дом, чтобы она накормила Эрика и Флина, а сама остаюсь на улице вместе с Трусишкой. Я замерзла. Но это нельзя сравнить с тем, сколько пришлось мерзнуть этому бедному животному. Эрик звонит мне на мобильный, но я сбрасываю звонок. Не хочу с ним разговаривать. Да пошел он!

Минут через десять в конце улицы вижу свет фар и понимаю, что это та самая машина, которая едет за Трусишкой. Я плачу, а он смотрит на меня. Фургон для перевозки животных подъезжает и останавливается возле меня. Я вспоминаю Курро. Сначала ушел он, теперь Трусишка. Почему жизнь такая несправедливая?

Из машины выходит мужчина и представляется. Это и есть Генри. Он смотрит на пса и гладит его по голове. Я подписываю какие-то бумаги. Затем, открыв багажный отсек фургона, мужчина говорит:

– Девушка, попрощайтесь с ним. Мне пора уезжать. И будьте добры снять с него то, что у него на шее.

– Это я завязала ему шарф, он простужен.

Мужчина смотрит на меня и продолжает настаивать:

– Снимите его, пожалуйста. Так будет лучше.

Я чертыхаюсь. Закрываю глаза и выполняю его просьбу. Сняв с пса шарф, я тяжело вздыхаю. Ох! Как же больно! Я гляжу на Трусишку, который смотрит на меня своими выпученными глазищами, и, наклонившись к нему, шепчу, поглаживая по его костлявой голове:

– Мне очень жаль, дорогой, но это не мой дом. Если бы он был моим, уверяю, что никто не смог бы тебя выгнать отсюда. – Пес подносит свою мордочку к моему лицу и облизывает меня, а я продолжаю: – Тебе найдут хороший дом, тепленькое местечко, где тебя будут любить.