Ты умрешь красивой

Мелек Рафаэлли прислонился к стене у «Геркулеса с гидрой», темный бронзовый силуэт которого слегка заслонял его от группы. Экскурсовод – девушка с длинными черными волосами до пояса – подвела их к «Рабам» Микеланджело, рассказывая о том, как мастер совершал поездку в Каррару и самолично выбирал камни для работы. Она давно привлекла внимание Мелека тем, как преподносила материал. Начиная рассказывать что-то по заготовкам – это было заметно по отсутствующему взгляду и монотонному голосу, она вдруг соскакивала на собственные мысли – и тогда ее черные, густо накрашенные глаза загорались, коралловых губ касалась столь очаровательная улыбка, что даже ее вдовий наряд овевало сияние. Настоящее божественное сияние, как на картинах с Мадоннами. Она казалась ему единственным живым существом на свете.

– Этих рабов должно быть больше, – задумчиво рассказывала она группе, состоящей из четырех французов, одного итальянца и его – Мелека Рафаэлли. – Папа Юлий II задумал для себя грандиозное надгробие. Удивительно, как страх смерти, беспокойство о том, что же станет после нее с телом, заставляют простых смертных совершать попытку за попыткой увековечить себя в ретроспективе времени. Надгробие из сорока мраморных фигур! Мраморных фигур, – повторила она, будто провалилась в раздумья и потеряла мысль, – из карьера Каррары, где добывали лучший мрамор в мире. О его белоснежной прозрачности ходили легенды, казалось, то громадные глыбы доисторического льда, который никогда не растает. Обратите внимание, он как будто просвечивает в лучах утреннего света.

Она замолкла, обратив задумчивый взгляд на «Восставшего раба».

– Эти рабы символизировали свободные искусства… – добавила она. – Шесть рабов. Микеланджело успел закончить только две скульптуры. – Она явно думала о чем-то своем, по ее отсутствующему лицу скользили темные облачка. – Папа хотел зашифровать в своем последнем пристанище идеи неоплатоников. Все сорок фигур, которые должны были располагаться рядами, олицетворяли восхождение человеческой души к небу. Рабы – раньше их называли пленниками, – это своеобразный триумф апостольской церкви над язычниками и еретиками, художниками и творцами. Второй ярус скульптур – торжество Ветхого и Нового Заветов. В нем Микеланджело предполагал установить фигуры пророка Моисея, святого апостола Павла и две аллегорические статуи – Жизнь деятельная и Жизнь созерцательная в обликах Лии и Рахили…

Она обняла себя за плечи и говорила, медленно переступая с пяток на носки в скромных черных лодочках, надетых на столь же черные чулки. С ее бедер спускалась короткая черная юбка в складку, похожая на ту, что была на статуе Дианы Версальской из соседней залы Кариатид, стан обнимала плотная водолазка с высоким воротником и рукавами, которые имели на концах петли, натянутые на средние пальцы. Сколько Мелек себя помнил, она всегда появлялась в этом виде, будто ожившая бронзовая статуя, спустившаяся с пьедестала, чтобы поведать историю места своего обитания.

Что она прячет под своей черной кожей? Боится солнца? Или ее тело так же покрыто шрамами, как и его? Мелек всегда держался в отдалении от группы. За семнадцать лет, которые миновали с того чудовищного пожара в общежитии, он не мог преодолеть свою стеснительность и тоже предпочитал, чтобы одежда покрывала как можно большую площадь. Но лица ведь не спрятать – покрытого уродливой коростой, будто маской Призрака Оперы. Хорошо было, пока по миру гуляла пандемия, все ходили в масках, но этим летом люди вдруг решили, что устали от антиковидных мер, и разом перестали их носить. Мелеку казалось, если он один оставит маску, то будет в ней еще больше привлекать внимание, тем более ею не скрыть верхнюю часть лица, опущенный уголок глаза, отсутствие ушной раковины.

– Микеланджело был еще безвестным художником, когда приступил к работе над надгробием папы Юлия, и вкладывал в каждый сантиметр своей работы столь густую концентрацию идей, мыслей и смыслов… Именно это делает предмет, над которым трудится творец, искусством. Прежде чем стать тем Микеланджело, которого мы знаем, он сгорал, как феникс, и восставал из пепла в виде своих работ.

Она обошла обе фигуры и вновь остановилась у «Восставшего раба», подняв голову.

– Посмотрите на эту позу, на заломленную за спину руку, на скрученную спину. Сгусток мировой боли – воплощение наших общих страданий. Он точно мотылек, что пытается пробиться сквозь кокон, но застревает, повисая на нем со сломанным крылышком. Тщета усилий творца, исполненная в мраморе, – усилий, над которыми всегда повисает смерть, но одновременно подгоняет, побуждает к сопротивлению. Искусство живо, пока мы боимся смерти, оттягиваем конец своего короткого века…