Ты умрешь красивой

Пока добирались, небо затянуло тучами, они висели над землей низким серым покрывалом, оттеняя буйство зелени, совершенно не тронутой желтизной – в этих широтах осень наступает позже, чем в Питере. Тишина, стоявшая вокруг, завораживала, казалось, что монастырь необитаем, вокруг на километры не было никаких строений, если только они не прятались в бесконечной лесополосе. Тишина стала особенно ощутима, когда Эмиль заглушил мотор.

Из привратницкой вышел монах. Он был в белой тунике с черным скапулярием – сразу видно, что цистерцианец. Вера успела немного почитать в Интернете про орден, кто эти люди и чего от них ждать. Обычные католики, только чуть более аскетичные.

Видя, что Эмиль по-прежнему взведен и может нагрубить монаху, Вера занервничала.

– Я сама буду говорить. Я справлюсь, – успела она шепнуть, пока монах отпирал замок. Эмиль молча вкатил мотоцикл в ворота.

Представившись, Вера сразу поведала, что они здесь из-за их воспитанника, тот подозревается в серии преступлений, избавив всю компанию от ненужных экивоков и сэкономив время.

– Нам нужен человек, который принял его в монастырь, – сказала она.

– Отец-настоятель уже постарел, но у него хорошая память. А мы подумали – опять туристов привезли, – ответил молодой монах, у которого загорелись глаза, когда он услышал, что речь идет о серийном убийце.

Гостей провели в сад, где причудливым образом вились дорожки, у часовни располагались скамейки, Вера заметила табличку с указателем «туалет». Все вокруг дышало уютом, но в то же время чрезмерная вылизанность говорила о том, что это ради туристов.

Отец-настоятель появился в дверях основного корпуса монастыря и не спеша подошел к гостям – семидесятилетний старик с копной седых волос, сухой, поджарый, с умным, спокойным лицом и живыми глазами. Вера тотчас ощутила, как волна тревоги отлегла. Она полагала, что ей придется говорить с самим Торквемадой, холодным, непримиримым, который сразу отсканирует все ее грехи и выставит вон с территории святой земли.

– Отец Антуан, – представился он. – Чем могу помочь?

Выслушав длинную историю злоключений его воспитанника, святой отец лишь вздыхал и качал головой.

– Это моя вина. Нужно было настоять, чтобы он не покидал общины… – вздохнул он. – Отец его умер рано, он остался сиротой. И уехал в Париж сразу же, как достиг совершеннолетия. Никто ему ничего запретить не мог.

Вера ждала от него более существенных сведений, кроме сожалений.

– Он был хорошим ребенком, исполнительным, ответственным, любознательным, но горе, случившееся в его семье, что-то сломало в душе, какую-то крохотную, но очень значительную деталь… как гипофиз в мозге. Это железа, как семечко маленькое, но выделяет целый букет гормонов, без которых человек не был бы существом разумным.

– Согласна… Возможно, его еще будут проверять на вменяемость.

– С виду ведь совсем обычный был, но только если не…

На пару мгновений отец Антуан задумался, глядя на буйно цветущий куст спиреи. В саду у монахов было много растений, которые обычно цвели осенью. У входа в часовню красовались гортензии, вдоль ограды – целый ряд светло-розовых шапок тамарисков.

– Только если не… – Вера осторожно попыталась напомнить старику об их разговоре.

– Я знал, если за ним наблюдать тайком, – заговорил тот, не отрывая взгляда от кустарника, – то откроется удивительная картина. Его особенность скрывает за собой не простое ребячество или детское любопытство. Нужно было придать этому больше значения, но… Всегда же веришь, что само пройдет, изживется, израстется, а оно не только не прошло, но выросло в гигантскую опухоль.

– О чем именно вы говорите? – Вера поспешила задать этот вопрос раньше, чем стоявший рядом Эмиль, судорожно жавший ручку своего мотоцикла, так что хрустела кожа перчаток, не встрял с грубостью. Его уже начинала напрягать стариковская медлительность святого отца.

Отец-настоятель опустил голову.

– Он… убивал животных.

– Убивал животных? – почему-то не поверила Вера.

– Поймает голубя в силки, долго держит его в руках, а потом сворачивает шею и смотрит, как тварь божья подрагивает в судорогах. Или кролика… ударит об землю головой, сядет над ним на корточках, впиваясь глазами, словно желая понять, почему они это делают, дергаются, хрипят, а потом затихают. Его дважды ловили, брали, как у вас говорят, с поличным, но он на расспросы не отвечал. Повесит голову и молчит. После уже никто его не заставал за преступлением, но то курицы недосчитаются, то у канарейки в клетке дверь распахнута. Мы держали кроликов, их было много, никто особо не считал, но часто монахи сообщали, что у крольчатника то тут, то там лужица крови. Тела он прятал, не находили… Может, и выбирался за ограду монастыря, ходил хоронить своих жертв в лес. Здесь у нас рядом Национальный парк Эгремон, ограждений нет.

– А вы его наказывали за это?

– Конечно! – просто ответил настоятель. – А как иначе?

– Видно, особо не помогло, – мрачно проронил Эмиль.

– Как вы его наказывали? – поспешила Вера с вопросом, чтобы святой отец не успел узреть в реплике ее шефа издевательской нотки.