Майская молния убила Леню Михайлова, заводского радиоинженера и руководителя радиокружка при Дворце Народного Творчества. Небо было ясным, и Леня выбрался на крышу Клуба, чтобы настроить коротковолновую антенну, но небесный свод вдруг сморщился сизыми тучами, а затем молния, быстрая и внезапная, как взмах сабли, шарахнула в антенну, очевидно приняв ее за громоотвод. Молодой человек умер сразу. Разряд прошел от левой ладони до правой ступни, как раз через сердце, оставив на теле замысловатый рисунок еловой ветви. На похоронах Барабанов плакал, ему нравился покладистый молодой человек и они прекрасно ладили, что для директора Клуба было редкостью, хотя к самому радиокружку, да и вообще научно-техническому прогрессу Кондрат Олегович остыл в тот момент, когда его кремпленовый пиджак сделал из своего хозяина конденсатор в электрической цепи Лёниного радиоприемника.
Чуть позже дал о себе знать и Черный Мао. Подлые микроорганизмы устроили подкоп на пути следования армейского транспорта. Но опытные солдаты грузовик отбили, дружным залпом огнетушительных струй они затолкали Черный Мао назад в землю, а грузовик немедленно вытащили из воронки тягачом и благополучно доставили в расположение части.
В общем, город стряхнул зимнюю спячку, ожил, засуетился. Армия снова отправилась в тайгу, и к осени произвела еще два подземных ядерных взрыва, но слюдяной снег на город больше не сыпался, не тревожили ураганы, не бушевал торнадо, и рыба не покидала речных глубин, так что председателя горисполкома деятельность военных больше не беспокоила, обычный же люд и вовсе не обращал на армию внимания. А вот доктор Чех бдительность не терял, и за экспериментами военных следил пристально, потому что военврач Гуридзе снабдил его дозиметром, и Антон Павлович знал, что радиационный фон в городе повышается, а в окружающем лесу уже почти достиг опасного значения. Доктор Чех своими звонками достал таки начальство, да и тон его разговора был уже далеко не интеллигентным. Дошло до того, что Антон Павлович, человек уравновешенный и спокойный, буквально орал в телефонную трубку:
— Я снимаю с себя ответственность за жизнь и здоровье жителей Красного и перекладывает ее на плечи партократов, которые давным-давно обюрократились, перестали быть врачами и позабыли, что их первоначальный долг — спасать жизни людей!
Опасаясь, что вредный доктор начнет донимать высоких чинов в министерстве здравоохранения, областное начальство решило закрыть глаза на то, что «никакого повышенного радиоактивного фона в ПТГ Красный быть не может», и требование Антона Павловича удовлетворило. К осени поликлиника получила необходимый запас цистеина, и заведующий поликлиникой вздохнул с некоторым облегчением.
Было чем, помимо работы, заняться и историку Семыгину. В начале лета Аркадий Юрьевич отправился в церковь, проверить ее состояние. Ключ от церковных ворот все еще находился у него и смотрителем Храма Господнего Аркадий Юрьевич по-прежнему числился. В церкви он обнаружил, что отвалилась декоративная панель, открыв в стене неглубокую нишу, а в нише церковно-приходскую книгу двухсотлетней давности. Обрадованный находкой, историк Семыгин снова обшарил все помещения церкви, простукивая панели и стены, но никаких пустот больше не обнаружил. Где притаился свиток отца Сергия, одному Богу было ведомо, а Он, как известно, свои секреты кому попало не выдает.
Церковно-приходская книга была обтянута в козлиную кожу, массу имела килограмма три, и находилось в плачевном состоянии — листы буквально разваливались от прикосновения. Аркадий Юрьевич бережно доставил древний фолиант домой, где целый месяц изучал его содержимое. Очень кстати пришелся выписанный ранее учебник по старорусским диалектам и грамматике эпохи Елисаветы Петровны, но в церковно-приходской книге никаких сведений о поселении Ирий не было, кроме того, что в этом поселении рождались и умирали люди. Ни истории городка, ни имен основателей, даже о церкви ни слова. Огромной проблемой являлась полная нечитаемость многих страниц, и большую часть текста историку Семыгину проанализировать не удалось. Но ближе к концу фолианта Аркадий Юрьевич обнаружил любопытный отрывок, в котором говорилось, что: «купец Дубоветский Петр Александрович, владевший просторной усадьбой, поставленной в стороне от града Ирий, в сторону севера две версты, если от Алатырьского яйца смотреть, отдал Богу душу 2-го января 1760-го года от Рождества Христова».