Ты умрёшь завтра(СИ)

     В очередной раз, приняв у себя в поликлинике капитана Червякина, а случилось это в середине июля, Антон Павлович остро почувствовал необходимость отдохнуть от действительности, с ее онкологией, мутациями, радиационными нормами и надзором Особого Отдела. Червякин вызывал у Антона Павловича чувство брезгливости и отвращение, словно майор и не человек был вовсе, но облаченная в военную форму рептилия, а общение с ним всегда действовало на доктора Чеха угнетающе. Закрыв за особистом дверь, Антон Павлович решил, что пора собраться с друзьями за партией в преферанс, пообщаться душевно, а может и выпить чуть больше, чем он обычно себе позволял — развеяться, одним словом. Да и не собирались уже давно, в последний раз два года назад у Аркадия Юрьевича на дне рождения, но затем семья историка Семыгина переместилась в мир иной, стало не до увеселительных мероприятий, а позже — работа, работа, работа… Так два года и пролетело.

     На предложение встретиться Аркадий Юрьевич и Кондрат Олегович согласились охотно, и на следующий день после работы доктор Чех отправился в Клуб, прихватив литр своей настойки. Звал доктор Чех и военврача Гуридзе, но тот отказался. Гиви Георгиевич, которого все знали, как человека неугомонного и фонтанирующего весельем, в последнее время выглядел неважно, — он похудел, осунулся, замкнулся. Еще год назад он мог покинуть Красный, потому что армия вдвое сократила свою численность в городе, отправив на «большую землю» подразделения строительных войск и ученых. Уже два года военные ничего не взрывали и дорог в тайге не прокладывали, видно правительство решило свернуть свою секретную ядерную программу, закамуфлированную под хозяйственную деятельность. Но военврач Гуридзе испросил у начальства и получил разрешение в городе остаться, потому что на тот момент уже год как состоял в гражданском браке с Инной Марковной, подругой покойной жены Антона Павловича Алевтины, и вскорости собирался этот брак узаконить, а затем уже покинуть город вместе с женой. Их отношения складывались вполне благополучно, но три месяца назад у Инны обнаружился рак. Женщина и раньше испытывал боли в груди, но не придавала им значения, а когда боль стала нестерпимой, выяснилось, что лечить Инну Марковну, скорее всего, уже поздно, потому что поразил женщину страшный недуг под названием рак груди. Но военврач Гуридзе на операции все равно настоял, и под его пристальным наблюдением хирург Ванько удалил женщине левую грудь. Операция прошла нормально, но оставалось неясно, принесла она пользу или нет, — пациентке не становилось ни лучше, ни хуже, и Гиви Георгиевич проводил возле койки жены все свободное время, все больше мрачнел и отчуждался. Не до развлечений было военврачу, одним словом.

     Добравшись до Клуба и уже взявшись за массивную ручку парадного входа, Антон Павлович вдруг замешкал, рассматривая потертую и растресканую древесину рукояти и ржавые язвы металла окантовок, когда-то никелированных, но уже давно потускневших. Антон Павлович отпустил дверь, отошел шагов на двадцать и окинул взором здание Дворца Народного Творчества.

     Когда-то, как только Клуб был сдан строителями в эксплуатацию, его стены имели нежный лимонный цвет, колоны же слепили глаза белизной, словно сработаны были из паросского мрамора, а окна весело подмигивали озорными бликами. Теперь здание имело равномерный бурый оттенок, в двух окнах на первом этаже по стеклам шли трещины, остальные окна не мыли несколько лет, и спрессованная годами ржавая пыль сделала оконные стекла матовыми, они почти не отражали свет, а потому были черны и смахивали на пробоины от снарядов. По стыкам перекрытий между этажами образовались выщерблины и трещины, которые заселил черно-зеленый мох, а над входной группой прямо из стены тянулся к небу полуметровый побег березы. Со второго этажа доносился грустный стон аккордеона, наверное, Барабанов решил размять пальцы, но казалось, что это само здание, словно голодный бездомный пес, жалобно и обреченно скулит. Клуб уже даже не ветшал, эта стадия осталась незамеченной, теперь он разрушался.

     По улице, волоча ногу и опираясь на грубый костыль, перемещался старый горбун. Его гардероб составляли запыленные кирзовые сапоги, выцветшее галифе, замасленная фуфайка и шапка-ушанка с торчащими в разные стороны ушами. И это в июль то месяц. Старик вдруг остановился, о чем-то задумавшись, затем повернул к Клубу, доковылял до угла, приспустил галифе и, не обращая никакого внимания на Антона Павловича, обильно оросил фундамент тугой здоровой струей. Привычный запах горячего кокса помножился на жуткую вонь мочи.

     «Господи, что же за гадость они пьют», — задал себе риторический вопрос Антон Павлович.

     Горбун крякнул, стряхивая последние капли, вернул галифе на место, повернулся к Антону Павловичу, хрипло спросил:

     — Эй, дохтор, табачку бы, а?

     — Не курю я.

     — Здоровья бережешь, дохтор? — догадался старик и улыбнулся во весь свой беззубый рот. — Ну-ну, ну-ну…