Ты умрёшь завтра(СИ)

     Горбун поковылял себе дальше. Антон Павлович проводил его взглядом, покачал головой, печально вздохнул и направился к дверям Клуба.

     — Антон Павлович, вот послушайте! — вскричал историк Семыгин, как только доктор Чех переступил порог кабинета директора Клуба. — В редакцию пишет взволнованный пролетариат: «Когда моя семья узнала о высылке Солженицына из СССР, честное слово, от сердца отлегло». Каково, а?! Да что б ты знал про Солженицына, морда пролетарская?! Пять классов, два коридора и ПТУ до кучи, а все туда же! Чертовы патриоты!

     — А кто это — Солженицын? — подал голос из-за аккордеона Барабанов.

     — Забудьте, Кондрат Олегович, — отмахнулся Семыгин.

     Доктор Чех прошел к столу, водрузил на него две бутылки настойки, скользнул взглядом по газете, которую держал историк Семыгин, заметил:

     — Это газета двухлетней давности, голубчик.

     — Да. У Кондрата Олеговича их тут полно, — Аркадий Юрьевич повел головой, указывая на разбросанную по полу печатную периодику. — Да и потом, теперешние читать не могу — мутит. На каждой передовице либо генсеку вручают очередной орден, либо какое-нибудь заседание Политбюро, на котором «лично присутствовал Леонид Ильич Брежнев», будто сам господь Бог снизошел. В Ветхом завете надо было написать так: при сотворении мира присутствовали члены Политбюро и лично Леонид Ильич Брежнев!

     Антон Павлович рассмеялся, даже Барабанов улыбнулся.

     — В стране хлеба не хватает, мясо и молоко дорожает, к тому же их нет в продаже, — продолжил Семыгин уже с горечью, — вся страна брошена на очередной социалистический подвиг под названием Байкало-Амурская магистраль, по которой никто не знает, что и куда будут возить, но генсека волнует не это, он вспоминает, какие еще подвиги совершил, за которые родина его не отблагодарила. Теперь он у нас маршал Советского Союза, ну конечно — он же великий полководец! Стратег, черти бы его забрали! А ему ж в этом году еще и семьдесят лет стукнет, не удивлюсь, если в качестве подарка ему очередную звезду героя преподнесут. За долголетие и долгоправие, так сказать. А может и какой-нибудь символ имперской власти, вроде скипетра, или там булатного меча, расписанного золотом.

     — Ну это вы, голубчик, лишку хватили, — с улыбкой пожурил Семыгина Антон Павлович.

     — Скоро узнаем, — отозвался Аркадий Юрьевич, и как выяснилось через полгода, его предположения оказались верны.

     — Если женщина красива и в постели горяча, это личная заслуга Леонида Ильича! — неожиданно выпалил Барабанов и смутился.

     Если бы Кондрат Олегович знал, что вскорости это двустишие от почтальона Семыгина уйдет в народ, доберется до «большой земли», и облетит всю Страну Советов, он поставил бы под ним свой копирайт, но Барабанов, считавший себя поэтом с большой буквы, не придавал подобным шалостям никакого значения, и уже через минуту свой экспромт благополучно забыл.

     Доктор Чех и историк Семыгин в недоумении уставились на Кондрата Олеговича, потом рассмеялись.

     — Все-таки ваш талант увязывать слова в рифму приносит иногда ощутимый результат, — похвалил Аркадий Юрьевич, — только не слишком ли рискованно? Обычно вы на стороне правительства.

     — Я живу в самой свободной стране! — заявил Кондрат Олегович и воинственно вздернул подбородок, затем вздохнул, опустил голову, добавил, — к тому же я пьян.

     Он и в самом деле был пьян, и в следующую минуту, в подтверждение своего состояния, Барабанов порывисто растянул меха аккордеона и затянул:

     — Течет река Во-о-о-о-лга-а-а-а, течет река Во-о-о-о-лга-а-а-а…

     — Так, придется хозяйничать самому, — сделал вывод Аркадий Юрьевич и направился к шкафу за посудой.

     — Конца и кра-а-а-а-я-а-а нет…

     — А хорошо ведь поет, — похвалил доктор Чех.

     — Да, — согласился Семыгин, возвращаясь со стаканами. — Только громко и много.

     Барабанов вдруг оборвал песню, и внимательно наблюдая за тем, как Аркадий Юрьевич разливает по стаканам настойку, грустно сказал:

     — Детей нет.

     — Что? — не понял Семыгин, и оглянулся на директора Клуба, Антон Павлович тоже насторожился.

     — Нет детей, — повторил Барабанов и всхлипнул. — Я пьесу написал. Детскую. Хотел поставить с юными актерами к первому звонку. Афишу нарисовал с объявлением, в школу ходил — никто не пришел. Ни мальчики, ни девочки. Никого.

     Аркадий Юрьевич подошел к директору Клуба, вручил ему стакан с настойкой, похлопал товарища по плечу, сказал ободрительно:

     — Не расстраивайтесь, дорогой мой Кондрат Олегович. Придут еще, поставите свою пьесу.

     Барабанов снова всхлипнул и отпил из стакана.

     — Рождаемость падает, — задумчиво произнес доктор Чех. — А из тех, кто рождается каждый третий инвалид. Оно и раньше то было не слава богу, но приезжало много молодежи, и это отчасти компенсировало людские ресурсы. Вы заметили, что в последнее время приток молодежи иссяк? Наш город вымирает. У меня сегодня даже больных меньше процентов на десять, чем было еще три года назад. Хотелось бы знать, как они там в «области» представляют себе функционирование завода, когда все рабочие помрут?