Ты – всё (СИ)

Лицо Яна дергается. Наплывают на него волнами эмоции, которые он с поражающей непреклонностью стоически сдерживает.

Вдох. Выдох. В сторону взгляд отводит. Неподвижно замирает. Собирается то ли с мыслями, то ли с духом.

И, посмотрев вновь на меня, разрывает пространство проржавевшим сипом:

— Усманов уже подыхал. Врачи крест поставили. Зная, что не выкарабкается, он решил напоследок размазать меня. Но не просто убить, а проучить как щенка — оставив калекой.

Его голос звучит тихо, ровно и холодно. В тысячный раз удивляюсь силе, которая таится в этом мужчине, и рыдаю.

— Усмановские псы первым же ударом биты с ног сбили. Еще какое-то время на коленях держался, но меня продолжали косить. Все, сука, кости перебили. Живого места не оставили. Гасили, даже когда рожей в снег нырнул. Все там кровяхой заплевал, бля. В тот момент еще храбрился, всех последствий не осознавал. Когда, наконец, бросили там подыхать, понимал, что главное — не отключиться. Полз по снегу, хотя ничего толком не видел уже… И сорвался с карьера. В тот момент впервые подумалось, что все… Прощался с жизнью, грехи просил отпустить… Ну и знаешь, в последние минуты всегда о самых близких думаешь…

— З-зна-аю, — с трудом протягиваю.

— Я о тебе начал мотать, — делится Нечаев шепотом. Понизив голос, дает понять, что в этом ужасном рассказе самое сокровенное. — За секунды все вспомнил. Этого хватило, чтобы снова броситься наперекор смерти. Вода ледяная и мутная, а над головой лед, потому что уплыл уже по течению. Но мне казалось, что ты с берега зовешь. Слышал твой голос, прикинь?

Я ничего не говорю. Дрожа всем телом, лишь киваю. Внутри так больно, словно в это мгновение все, что Ян описывает, проживаю сама. И вспышки в сознании остроте ощущений способствуют.

Я ведь правда там была! Тысячи раз была!

Задыхаясь, огромным усилием торможу рвущийся из груди крик.

— Учитывая ограниченные возможности моего поломанного тела, на каком-то, блядь, адреналине пробил лед и выплыл на поверхность. Ты же звала, — последнее произносит ломаным хрипом.

Кому-то вопрос может показаться странным. Кому-то, но не нам.

Мне горло спазм перехватывает, когда я, борясь с очередным приступом слез, бросаюсь Нечаеву на шею. Трогаю его всего суматошно, желая убедиться, что он здесь. Со мной. Жив и здоров.

Здоров ли?

Сердце заходится в истерике. И мне так больно, что только от этого чувства умереть можно. Какое-то время предаюсь горестным рыданиям. А когда шквал в груди идет на спад, отстраняюсь, чтобы снова в глаза посмотреть.

— Я была там, Ян. Тысячи раз в своих снах… Я с тобой там захлебывалась! С тобой долбила тот лед! С тобой выплывала! Я знаю, как там пахло! Какой на вкус была эта мутная вода! Знаю, как безумно больно тебе было… Чувствовала! Боже, я ведь думала, что все это просто кошмары… Боже мой… Ян… — захныкав, в сумасшедшем порыве покрываю поцелуями его лицо. — Я в ужасе, что все это не сон, а реальность… В ужасе от того, что ты перенес… От того, что мог не… — последнее и озвучивать страшно. — Мне укрыть тебя хочется, Ян…

Он сдавленно прочищает горло и поворачивает голову в сторону. Замираю, когда замечаю, как дрожат мускулы его лица. В некоторых местах мелко-мелко, будто нерв защемило. В других прям остро играют. Ноздри раздуваются, желваки ходят, и слышен скрежет зубов.

— Почему ты не позвонил мне? Не написал? Хоть бы с мамой передал, что беда случилась! — выпаливаю крайне эмоционально. Обхватив ладонями его лицо, заставляю снова на себя смотреть. — Ян!

Нечаев морщится. Хмурясь, с чувствами какими-то сражается.

— Потому что не хотел, чтобы ты знала, Ю. Разве не понятно? — толкает жестко. Я вздрагиваю. Он это видит и вздыхает. Чуть смягчаясь, поясняет: — Я не был уверен, что вернусь к полноценной жизни. Врачи не давали гарантий. А я тебе что сказать мог? Что все отлично? Чтобы ты ждала? Не хотел давать ложных надежд.

Эти слова вызывают у меня шок.

Шок, после которого я срываюсь на крик:

— Ты сейчас шутишь? Каких ложных надежд? Я бы примчалась к тебе!

Ян сглатывает. Приоткрывая губы, вдыхает через рот.

Глядя на меня из-подо лба, мрачным тоном выдает:

— Я лежачим был, Ю. Долгое время без поддержки не получалось сидеть. Я, блядь, самостоятельно не мог даже поссать. Мне перед родителями было стыдно. Что о тебе говорить?! Ходунки, костыли, трость — все это прошел поэтапно. Моими кошмарными снами были ситуации, в которых ты об этом узнаешь и представляешь меня калекой! Понимаешь, о чем я? Какой там быть рядом и все это видеть?! Одиннадцать месяцев в Германии — это операции и реабилитация. Я вернулся к тебе, как только научился уверенно ходить. Раньше не мог. Сейчас понимаю, что надо было как-то по-другому… А как, я, честно, не знаю, Ю. Ты часто говорила, мол, я мудр не по годам. Выходит, что нет, раз допустил, чтобы ты себе вены порезала.

— Не смей, — шиплю задушенно. — Не смей брать на себя ответственность за мою слабость! За мои глупые решения! — говорю расшатанным голосом.

А он, напротив, твердо и уверенно:

— А я буду. Буду брать, Ю.