Ты забыла свое крыло

Нонна, одна в палате (все ушли на обед), сидела на кровати, всклокоченная. Подняв голову, даже воинственно глянула на меня. Подбородок ее торчал как-то особенно.

— Где челюсть твоя?

— Украли… эти! — кивнула на дверь.

Я рухнул рядом:

— Слушай! Ведь ты же умный, веселый человек! Кому нужна твоя челюсть?

Резко выдвинул ящик тумбочки, челюсть загрохотала там.

— Держи… погоди, надо кипяточком!

Но она резко, со щелчком, словно затвор, вставила ее. Посмотрела надменно. Уже и я — враг!

— Поправляться собираешься? Ты что, здесь навеки?

— Ни в коем случае! — гордо произнесла она.

— Тогда приходи в норму!

— Ве-ча! Они меня бьют! — с отчаянием проговорила она.

«Ну а ты что вытворяешь?!» — хотел сказать. Но вместо этого произнес:

— Ладно. Пошли обедать.

— Они мне не дают!

— Разберемся!

— Возьми меня! Они меня мучают!

— Ну конечно возьму! Ладно! Поехали.

— Правда, Веча?! — засияла она.

И тут счастье бывает!

— Ну? Узнаешь нашу хибару?

— Да, Веча! Я счастлива!

Осмотрел нашу убогую террасу… почему-то все опять показалось жалким, хотя недавно совсем казалось лучшим местом на земле! И тут вдруг тонким лучиком пробился свет — и сверкнуло никелированное велосипедное крыло на подоконнике. «Ты забыла твое крыло!»

— Прокачусь! — сказал Нонне, и не успела она возразить, умчался на своем ржавом велосипеде.

Встал. Набрал Варин номер.

— Еду к тебе! — Ее голос наполнил трубку. С кем-то еще там разговаривала, хохотала.

— Погоди, — сказал я. — В городе встретимся.

Долгое молчание. Луч, застрявший в березе, погас.

Пришла потухшая и сразу — несуразно огромная, неуклюжая, рыхлая, как сугроб. Села. Куда все делось?! Да ты сам же и «дел»! Сердце сжалось...

— Ты чего? — я пробормотал.

— А! — вяло ответила. — Как-то… нет никого!

— Ты же говорила, что у тебя куча поклонников! — Я держал бодрую линию.

Она отрицательно покачала своей большой головой:

— Ни-ко-го!

Господи! Видеть ее такой!

— Как «никого»? А я? — бодро выпятил грудь.

Посмотрела на меня дурашливо-вопросительно, голову склонив и с любопытством распахнув рот.

— Ну! — понес я, не теряя темпа, — чего челюсть отвесила? Может, скотчем ее примотаем? Давай?

— У меня на работе много скотча, много! — бормотала, довольная. Теплела быстро.

И такую — терять?!

— …Ну? Все неплохо? — Я провожал ее на метро.

— А чего? Убиваться, что ли?! — лихо проговорила она.

— Я не могу тебе запретить появляться на озере… в любом составе! — кричала она.

— Ну почему же? — куражился я. — Можешь. Буду сидеть в дровяном сарае, среди гнилых дров. Сам постепенно деревенея и гния.

— Все! Давай на пять минут — и хорош! — сказала она, и пошли гудки.

И появилась, словно огонь, на берегу. Серый, неподвижный, моросящий, пустой день сделала осмысленным и ярким. С ходу нырнула, и мертвая вода ожила, вся забурлила до дальнего берега, до желтых берез на той стороне. Раскачала все — и вышла сияющая и румяная. День стал хорош! Ну как без нее?

Возвращались с ней через кладбище. Спешились. Вели велосипеды по главной аллее, меж могил. Велосипед в ее руках казался игрушечным.

— О! Еще новых две! — оживленно говорила она. — Люблю кладбища! А где же третья? Так-так-так! — озабоченно постукивала пальчиками по звонким зубам. — А, вот!.. Отличный был режиссер!

Я поморщился.

— Ты ж говорил, твой друг? Ты что, не ходил на похороны? — возмутилась.

Тут и я возмутился:

— Да я даже на своих похоронах… хотел бы не быть!

— Это как это? — разгневалась она. — Скользкий какой! Ляжешь как миленький!

— Ты смерть моя, что ли? — догадался я.

— Ага! — захохотала она. — А что, плохая? — оглянулась через плечо, закинула гордо голову, застыла, демонстрируя стать.

— Да-а. Повезло мне сильно.

— Да и ты, чай, не плох!

Пихнули друг друга плечами.

— Ну… вот тут! — Она измерила большими шагами расстояние меж соснами. — Нравится? — весело глянула.

— И много у тебя таких… «женихов»? — Любовался ею!

— Хватает!

— А ты хоть кормишь их чем-нибудь? — вырвалось у меня.

— Только грудью! — захохотала она.

И, полностью завладев моей жизнью, сделалась довольна! Со скрипом поехали. На развилке я тормознул:

— Извини. Должен отдохнуть!

…В этом месте моего рассказа Фома возмутился. Даже не видел его таким!

— А чего кочевряжишься? Отлично и похоронит. Как куколка будешь лежать! Кто еще это сделает? Чего, собственно, ждешь? Ну понятно. Всемирной славы! Но не собираешься же ты вечно жить? А тут… отличнейший вариант.

Потер даже руки! Будто предлагалось — ему.

— А ты бы на мое место хотел?

— Да куда уж нам!

Опять это самоуничижение!

— Будет розы твои поливать.

— Это какие еще розы?

— Обыкновенные! Лучший вариант! А этот харю воротит! Сколько ж можно?!

— Да десять лет уже минуло с прогулки той! — вздохнул я. — Проехали!

— Неужто мы не виделись десять лет? — Фома разволновался. Открыл окно.

 За окном, кстати, Рейн. Но не поэт, а река.

— Ты знаешь, как они тут работают? — Фома указывает на ряды винограда на склонах, похожие на расчесанные гребнем зеленые волосы. — Заметь, виноград на хорошее вино только на склонах растет. На ровном месте только на еду.

— А это — хорошее? — показываю на бутылку на столе.