Ты забыла свое крыло

Дунул ветер, и с деревьев полетели на темную воду желтые листья, тонкая кора и какие-то семена на вращающихся, как пропеллер, прозрачных пленках. Вся плавающая семейка принялась их дружно клевать. Как же все слаженно в природе. Почему — не у нас?.. О! Вот и мне корм. Рухнул в мягкий мох на колени. На кочке, среди мелких глянцевых листиков, — круглая красно-белая брусника. Пятерней прочесал кустик, собрал все в кулак, раскрыл ладонь. Осторожно дунул, сдувая листики, глянул — и горстью в рот. Ягодки поскрипывали на зубах. Как водится, после заморозков уже сладкие, хотя и с хвойной кислинкой. О! А там — еще больше! Прям на коленях «пробежал» до соседней кочки, словно боялся, что кто-то меня опередит. Торопливо ел горстями, лишь выплевывая мелкие листочки. А сам уже наметил — дальше, помчался туда на промокших коленках. Во жизнь! От впечатлений — и от прохладной свежести — кожа моя, я чувствовал, разгорелась, дыхание сделалось сладким и глубоким. И — тормознул. Вот это встреча! Груздь! И какой! Чуть не со сковородку. За сковородку можно и принять: мощный круг чугунной расцветки, крепкие края загнуты внутрь. Ну, здравствуй, груздь! Начали с ним бороться. Пытался открутить ему башку, крутил, как баранку автомобиля, но он, уже прихваченный холодом, звонко скрипел, но не ломался! Я отпрянул, утер пот. Правильно, груздь!

Беда брезжила весь день и настигла вечером. Я сидел на крыльце, а Валентин, уверенно крестясь, шел на меня как на нечистую силу:

— Как ты мог?!

Вопрос непростой. Всегда я крепким пушкинцем был. И сделал немало, ему ли не знать? Но — вот…

— Как ты мог?! — повторял Валентин. — Я и левобережниками руки не подам! А ты — к Дантесу поехал!

— Ну… и Пушкин к нему поехал, — пробормотал я.

— Нет! Это уже слишком! Я тебя защищал как мог, но — увы! — развел руками.

От кого это, интересно, он меня защищал? От себя?

— Все! Это конец! — сокрушался он.

— А тебе никто и не нужен, кроме себя самого! — вырвалось у меня.

— Мне прежде всего нужна справедливость!

— И в чем она, в данном конкретном случае?

— Она всегда — одна!

— Вот тут ты обшибаешься! — я мягко сказал.

— Ну ладно. — Он на минуту задумался. — Поскольку я обязан тебе по жизни, могу посоветовать только одно: исчезнуть!

— Завтра как раз в город уезжаю! — обрадовался я. — Годится?

— Ты еще можешь шутить? А положение твое… катастрофично! С таким пятном лучше не жить! Дантесу руку подал!

— Маленько не дотянулся…

Но он словно не слышал.

— Все, что могу сделать для тебя, — устроить в одну приличную клинику. Там все будет достойно!

А после подтянется Жос с его ритуальными товарами и услугами!

— Ладно, посмотрим, — я уклончиво сказал.

И он, до глубины возмущенный, уехал.

Какой-то тип ухватился за кол в нашей ограде, стоит. Я щурился против солнца и вот разглядел. Жос, ясное дело, кто же еще? «Хозяин! Трубы горят!» Потушим его пожар.

Почему-то они с Валентином по отдельности предпочитают ко мне ходить, каждый со своей правдой, и доказывают ее, поливая друг друга. Выбрали меня полем своего боя, нет чтобы сражаться между собой или хотя бы вместе прийти, экономя мое время.

— Ну, сколько тебе сегодня надо? — Я подошел. — Сколько?! Ты что-то скромно назвал. Что так? Ведь все равно не отдашь.

— Отдам-м! — Жос промычал.

Отдаст, видимо, товарами и услугами, но, учитывая место, где он теперь работает (на кладбище), те товары и услуги страшно себе представить!

— Когда?

— Сейчас!!!

— У меня только крупные! — я сказал.

Дантесоведам только крупными платят.

— Годится! Пошли!

Вдоль дороги стояли деревья, обмотанные паутиной, как коконом.

— Тля работает. Скоро все зашнурует. — Жос пояснил.

Вдали показался знакомый песчаный холм. Взошли с ним на кладбище.

— Дренаж сделал тут, а где башли? — жаловался он.

 Из стенки канавы торчала желтая пятерня. Я вздрогнул. Фу ты! — сообразил. Резиновая перчатка! Обронил кто-то из работяг. По дороге Жос взял в будке лопату и лом и теперь тяжело отдувался. Мы вскарабкались на песчаный косогор. Там стояли два тополя. Один был спеленут паутиной, как саваном, и ярко блистал. Другой шелестел листвой, шевелились лишь отдельные нити.

— Тля обленилась, бля! — произнес он. Встал на уютной полянке. — Вот! — обвел рукой в рукавице.

— Неплохо! — вынужден был признать я.

Жос схватил лом, бил им в землю, потом отбросил:

— Нет! Не могу! Гомогенный фактор зашкаливает!

— Так пойдем! — я обрадовался.

Уйти скорее от товаров его и услуг!

Мы сели на тележку с мотором и понеслись. Стикс был пересечен колеями, обмелел. Причалили у магазина.

— Будешь? — спросил Жос, отбрасывая пробку.

— Буду! — ответил я.

— …Здорово, хозяин!

Это что еще за тип на проржавевшем велосипеде? И чего я — «хозяин»?

— Не признал?