Ты здесь не чужой

— Помоложе штучки твоей матери, Кришорн!

Воцарилось молчание, двое мужчин в голубых куртках и брюках вынесли из-под козырька подъезда носилки, длинный бесформенный бугор прикрыт простыней, тело чересчур широко в плечах, руки выступают по бокам, кисти высунулись наружу. Слышно, как в углу всхлипывает Беннет. Санитар, шедший впереди, поднялся в фургон и втянул за собой носилки.

— Никаких deus ex machina[18] для Джевинса, а? Сыграна пьеса. — Джайлз печально смотрит вслед «скорой», в точности как глядит вслед родителям, когда их визит заканчивается. Сэмюэл вцепился пальцами в холодный камень, обрамляющий окно, звуки вокруг исчезли.

На завтраке директор поднялся из-за своего стола: он-де должен сообщить ученикам печальное известие. Накануне вечером мистер Джевинс скончался от инфаркта.

— Он сорок два года проработал в этой школе. Лучшего преподавателя латыни я не видел. — Кто-то хихикнул, но директор с ударением продолжал: — И чтобы никаких сплетен по этому поводу: сегодня утром миссис Пеббли нашла мистера Джевинса в его комнате. Он так и не проснулся. В понедельник, в четыре часа, заупокойная служба в часовне. Ваши родители извещены. Полагаю, из уважения к памяти мистера Джевинса нам следует закончить завтрак в молчании. — И с этими словами директор уселся.

Днем Сэмюэл смотрел или пытался смотреть, как Джайлз с немногочисленными приятелями играет во французский крикет возле спортзала, но взгляд его невольно поднимался вверх, к скоплению белых облаков. Носилки, чистая белая простыня, раскрытые ладони. Какая-то часть его разума — а он и не ведал прежде о ее активности — теперь застыла неподвижно. Крошечный шарик в середине мозга перестал вращаться. Это было страшно. А он-то думал, страх активен и скор, толкает, гонит тебя…

Наверху, в спальне (это было утром, после завтрака), Сэмюэл еще думал с надеждой, что имеется какое-то объяснение, какой-то случайный разговор между учителями, который он, сам того не заметив, подслушал, какая-то фраза на ужине — вот откуда взялось его знание. Но директор описал, как и когда наступила смерть, и Сэмюэл внезапно увидел все — еду на тарелке, однокашников напротив, весь обеденный зал — как бы сквозь другой конец телескопа. Повседневный мир, все, что было от рождения знакомо, превратился в тесное, забитое жильцами, шумное помещение. Дом на открытой равнине. По ту сторону стен — бесконечная пустота.

Едва заметное движение туч по небу словно подтверждало обнаруженную аномалию, и быстрый бег одноклассников по игровой площадке — то же судорожное биение насекомых о стекло чердачного окна. Сидя на краю площадки, Сэмюэл острее прежнего мечтал оказался рядом с Тревором, болтаться в комнате брата, смотреть, как тот возится с компьютером, болтает без умолку о компьютере, только о компьютере, и чтоб книги, выписанные по почте, лежали рядом, брат и половины его слов не слышит, но кивает поощрительно. Тревору никогда не нравилось в школе, друзьями он так и не обзавелся. Там, рядом с Тревором, он будет в безопасности.

В понедельник, без десяти четыре отцовский «пежо» въехал на парковку. Сэмюэл выскочил навстречу, словно несколько лет провел взаперти, в молчании. Подлетел к машине. Едва мать в черном платье, с сумочкой на ремешке выбралась с пассажирского сиденья, он уже кричал:

— Мама, я знал, знал раньше всех, прежде чем нам сказали, я уже знал, что придется искать другого учителя, как раз в тот момент, когда это случилось, сразу после семи, я знал, что он умер, раньше всех!

И он разрыдался, уткнувшись лицом в грудь матери, обеими руками уцепившись за нее. Мать ласково погладила сына по спине, обхватила руками его затылок.

— Все в порядке, дорогой, все хорошо.

— Но я знал, — бормотал он в складки ее платья. — Как же это? Как?

Руки матери замерли на миг, потом она с силой притянула мальчика к себе.

— Все уже хорошо, все хорошо… Ничего ты не знал, дорогой. Хороший учитель, ты его любил. Это очень грустно, вот и все.

Сэмюэл заглянул матери в лицо. Длинные черные волосы слегка растрепал ветерок. Обычно она косметикой не пользовалась, но сегодня нанесла полоску бледной помады. Смотрит на него так, как обычно глядит, когда он прихворнет. Нужно успокоить ее, объяснить.

— Мама, я знал еще в пятницу. Миссис Пеббли нашла его только в субботу утром.

Мать слабо улыбнулась, посмотрела себе под ноги.

— Помнишь, когда умерла бабушка, — вступил в разговор отец, стоявший по другую сторону автомобиля, голос его был пугающе бодр, взгляд пристален, воротничок туго застегнут, узел галстука подтянут под самое горло. — Помнишь, мы все грустили. И сейчас тебе грустно. Понимаешь? А когда человеку грустно, бывает, ему что-то такое мерещится. Это вполне естественно.

— Но это было в пятницу. Я играл…

Отец резко отвернулся, взгляд его скользнул по футбольному полю. Сжав челюсти, он с трудом сглотнул, отвел глаза, его губы изогнулись, точно он пытался проглотить что-то на редкость невкусное.

— Пошли, — приказал он жене, поворачиваясь всем телом и указывая путь через площадку для парковки. — Мы опаздываем.