Тыл-фронт

В пельменной Тин Фу и познакомился Любимов с кабатчицей Варькой Лавруновой, отца которой убили в прошлом году при переходе границы. Когда та по-мужски, большими глотками, покончила со вторым стаканом вина, Тин Фу услужливо предложил:

— Мадама хочет послушать веселую музыку? Есть музыкант, о-о! — смешно округлил он губы.

«Мадама» рассмеялась и согласилась.

Любимов вошел и поклонился.

— Я к вашим услугам, мадам. Что прикажете сыграть?

— Что-нибудь, разлюбезный, рассейское, — снисходительно отозвалась. Варька, разглядывая гармониста. — Да позадеристей, — усмехнулась она.

— Для вас я могу играть так, как не играл никому после Лондона. — И Любимов играл. Да так, как, пожалуй, и в самом деле не играл никогда. Его гармония рвала сердце, заставляла хохотать и плакать захмелевшую Варьку.

— Чего сшибаешь здесь гроши? — разнежено проговорила она. — Поедем со мной. Будешь жить, как полагается такому умельцу. В моем деле это окупится.

— Его папа, мадама, большой граф, — вмешался Тин Фу. — Японца оскорбил его, он ударил японца. Японца убивал его папа, сейчас он боится.

— Граф, говоришь? — встрепенулась Варька. — Они, черти, не разбираются, кого стрелять. Им что граф, что мужик… А чего же боишься? — обратилась она к Любимову.

— О-о, мадам, японцы мстительны, — ответил Любимов.

— Она не хотела, чтобы ее узнал, — вмешался Тин Фу. — Мадама Лаврунов тоже благородный род, — пояснил он Любимову.

— У меня они ничего не узнают, — презрительно хмыкнула Варька. — Я их вокруг пальца обведу… Не женат?

— О-о, нет, мадам! — опустил глаза Любимов.

— И-их! Как красная девица! — игриво рассмеялась Лаврунова.

На вокзал они ехали в пролетке. Кабатчица без стеснения прижималась к Любимову, наступала ему на ноги. Первые дни Любимов жил у нее и спал на полу. Варька по ночам учащенно вздыхала, нервозно ворочалась и тихонько окликала: «Эдгар, ты спишь?» Любимов притворялся спящим. К концу недели он отремонтировал пустовавшую на Чертовом пустыре китайскую фанзу. Варька выдала ему кое-что из старья и отрекомендовала новоселовцам дальним родственником.

Через несколько дней в кабаке появился Ли Фу и, низко кланяясь, спросил:

— Мадама не желает заказать модный костюм? Моя шьет шибко хорошо.

— А мужские? — спросил Любимов, осматривая свой изрядно поношенный пиджак.

— Шибко хорошо, господин! — улыбнулся Ли Фу. Варька расщедрилась и великодушно посоветовала: — Закажи себе! Потом разочтешься.

Ли Фу договорился с Любимовым о последующих встречах.

* * *

Все воскресенье в кабаке стояла обычная праздничная сутолока. Многоголосый говор подвыпивших и просто пьяных новоселовцев сливался в громкий гул.

— Я им, в печенки-селезенки, еще припомню осьмнадцатый год, — угрожающе ревел крепкий угловатый калмыковец, вертя грязным кулаком перед носом долговязого парня.

— Они землю к весне готовят, а не войну, — тихо шептались за соседним столом слева. — Русский первым никого не тронет…

— Конину жрут. На границе карательные отряды стоят, чтобы армия не разбегалась… — ударяя себя в грудь, клялся пьяный рейдовик.

— Японцы дрейфят. Крепкие войска супротив стоят. Мериканца легче воевать, — слышалось слева.

Любимов сидел у окна. Медленно скользя пальцами по клавишам, он склонил голову к гармонике. Казался он усталым и изрядно захмелевшим. Из-за стойки к нему подошла Варька.

— Устал? — участливо спросила она.

— Охмелел, — отозвался. Любимов. — Отпусти домой?

Может, ко мне придешь? — игриво спросила кабатчица и, засмеявшись, ушла за стойку.

Вдруг глаза Любимова ожили: на противоположной стороне широкой улицы, у дома фельдфебеля Алова, остановилась крытая автомашина. Через минуту из двора вышли трое и быстро влезли в кузов: «Значит, изменений нет. Сегодня пойдут», — подумал Любимов.

Выйдя из кабака, он заботливо прикрыл гармонику, полой старенького полушубка. «Соображай, как передать», — думал он, шагая на Чертов пустырь к своей землянке.

Приход Ли Фу оказался, как никогда, кстати. Не зажигая света, Любимов и Ли Фу долго прислушивались.

— Можно начинать, — сказал Ли Фу. — Рядом сейчас японские радисты работают, так что не засекут…

Постояв еще немного, Любимов нырнул под топчан, отодвинул устилавшее пол сено, поднял широкую доску и начал устанавливать радиостанцию. Через несколько минут, нерешительно моргнув, вспыхнул слабый огонек. Простучав несколько раз ключом передатчика, Любимов затаил дыхание. В наушниках четко пискнуло два раза. «Все в порядке!»

3

Рощин вышел из блиндажа.

— Кто идет? — негромко окликнул он, уловив чьи-то шаги.

— Ошурин! — донеслось в ответ.

— Оружие проверили?

— Проверил, — товарищ старший лейтенант. Все в порядке.

— Пошли! — бросил Рощин. По дороге он скупо пояснил:

— Задачи не знают. Комбат приказал в два двадцать быть на Каменушке, там узнаем.

— Стой! Пропуск!

Рощин резко остановился и, разглядывая темноту, не торопясь, ответил:

— Винт!

— Вологда! — донеслось ответно.

Из кустарника вышли трое. Рука Рощина поползла к карману полушубка.