Tyrmä

Прокопьев этому дело обучился быстро и достиг определенного признания, за что сделался старшим караула. Вот тут судьба сделала определенный поворот и занесла рыжего в разворачивающийся на Соловецком архипелаге лагерь принудительных работ с последующим воплощением в Соловецкий лагерь особого назначения.

Как и некоторым его коллегам, собиравшимся сюда со всего Северо-Запада, Прокопьеву предстояло устанавливать режим, за которым должны были следить былые монахи-надзиратели, а также новые вольнонаемные люди, горящие желанием сделаться надсмотрщиками.

Вот почему слово «земляк», с какой бы интонацией его ни произнесли, не оказало на рыжего никакого эффекта. Он делал дело, целиком посвятив себя «путнему» человеку — Ленину. Ну, или еще кому-то из его окружения. И сам он тогда мог сделаться «путним».

— Хорош болтать! — строго сказал Прокопьев. — А где у вас тут еще один клоун?

В последнее время все люди у него разделились на три категории: на «путних», на «человечков» и на «клоунов».

Он даже перестал размахивать своим маузером, видимо, определив степень опасности для себя ниже средней. Вообще, это был его первый опыт общения с соловецкими сидельцами, которые оказались не страшнее тех контрреволюционеров, что довелось ему конвоировать.

— А больше никто не приходил, — простодушно ответил Мика, отчего Игги улыбнулся.

Это не скрылось от внимания рыжего красноармейца, он опять побагровел.

— Спокойно, спокойно! Нас здесь только трое. Никого больше не приводили, никого больше не уводили, — попытался успокоить человека с маузером Игги.

— Я знаю, — пролаял Прокопьев, однако беситься дальше не стал. — Кто из вас с такой фамилией, типа — финской?

Мика хотел, было, представиться на немецкий лад, но под взглядом своего старшего товарища промолчал.

В это время Тойво подал свой голос.

— А что надо? — спросил он и добавил. — Я Антикайнен.

Совсем скоро по любому вопросу охраны зэки будут выдавливать из себя фамилию, имя, статью и срок. Но пока еще этого делать они не научились, да и не хотели учиться, вероятно.

Тойво ожидал, что красномордый рыжий красноармеец затеет разборки: почему не поднялся на ноги и прочее-прочее? Но тот повел себя по-другому.

— Короче так, — проговорил тот, скорее, официальным тоном, нежели издевательским или глумливым. — Через десять дней сюда приедет один очень ответственный товарищ. Ты должен к этому времени подняться на ноги. Будешь с ним встречаться — не на носилках же тебя к нему нести!

Мика фон Зюдофф настолько удивился, что открыл рот совсем не по-баронски. Даже Игги не мог ожидать такой вот полупросьбы-полуприказа. Ну, а Антикайнен ошарашенным нисколько не казался.

— Тогда еды нам троим нужно нормальной, да еще котелок горячего чаю три раза на дню, — сказал он.

— Ну, это как получится, — пожал плечами Прокопьев, убрал маузер в кобуру и, еще раз осмотрев всех заключенных, со скрипом закрыл за собой дверь.

Тойво смежил веки, словно опять обессилев, Игги сел на лавку, а Мика подошел к маленькому зарешеченному окну и посмотрел на тени облаков в небе. Когда человека лишают свободы, он не видит неба — он видит тени. А те несчастные, которые подобно английским арестантам отправлявшимся в Австралию через океаны, смотрели за борт своих пароходов всегда видели только пену. И никогда — море.

Море и небо — удел свободных людей.

— Что это было? — спросил, наконец, Мика.

— Это был наш первый шаг на волю, — еле слышно, так и не открывая глаз, ответил Тойво.

— Всех? — спросил фон Зюдофф.

— Нет, не всех, — вместо Антикайнена сказал Игги. — Только тех, кто решится сделать этот шаг. Я правильно мыслю?

«Success is not final, failure is not fatal. It is the courage to continue that counts.»

Тойво подумал, но не сказал, монах догадался, но не произнес вслух, а Мика не мог ни думать, ни догадываться: он жаждал действия. Ведь воля — это не синее море и белый пароход. Воля — это отпор чужому стремлению подчинить. Воля — это сила пойти против лицемерия, безразличия и трусости. Ну, в общих чертах, против именно этих трех столпов, на которых стоит любое государство. Еще более обобщенно — против государства, как такового.

Мика не привык мыслить масштабно, он не мог делать выводы, но именно сегодня, когда к ним в камеру заглянул рыжий охранник, ему, вдруг, показалось: люди, которые не могут жить без унижения себе подобных, и не люди вовсе. Их власть и показная властность не безгранична. Он сам, Михаил Макеев, двадцати лет отроду, готов действовать против этого злодейского нечеловеческого плана, ему нисколько не западло было бы схлестнуться с Прокопьевым в лихой рукопашной схватке, и никакие угрызения совести его бы не одолели. Это счастье — биться с врагом, пусть даже в безнадежной схватке.

Но враги затем и сбились в кучу, чтобы не позволить этой битве произойти. У, демоны!

— Эй, Мика, ты чего это расхорохорился?

— У, демоны!

Игги стоял возле парня, положив тому руку на плечо, а фон Зюдофф тяжело дышал и сжимал и разжимал кулаки.