Tyrmä

— Не, так дело не пойдет: мы рождены, чтоб сказку сделать былью, — сказал монах. — Грудью проложить себе дорогу не получится. Иначе голову можно расшибить, да еще и найти на задницу приключений. Так?

— Так? — переспросил Мика. — Да не так. Лучше погибнуть свободным, чем жить, оставаясь рабом!

— Никто погибать не собирается, — чуть усмехнувшись, ответил Игги. — Только живой может противостоять дьявольскому злу, пусть даже и жить некоторое время придется в кандалах. Дух-то всегда свободен. Дух-то всегда бессмертен. Мы не будем поддаваться отчаянью и, тем более, унынию. На все воля Господа. И мы это докажем всяким там рыжим вертухаям, и прочим злыдням, и даже самому главному злодею.

— А кто самый главный злодей?

— Глеб Бокий, — внезапно открыл глаза Антикайнен.

— Кто? — спросил Игги.

— Кто? — повторил за ним озадаченный Мика.

— Бокий приедет на Соловки через полторы недели, — сказал Тойво и тяжело вздохнул.

Никто из его сокамерников не вполне понял, что такое скрывалось в словах финна.

— Этот мужик и есть самый главный злодей? — попытался уточнить молодой парень.

— Не знаю, — ответил Антикайнен. — Не думаю. Подобных ему много. Только он всегда ищет. Но все тщетно, даже если он в чем-то преуспеет.

Он опять закрыл глаза и больше не произнес ни слова.

Мика посмотрел на монаха и пожал плечами. Тот в ответ так же беззвучно развел руки в стороны.

Тойво, будто бы, снова впал в прострацию. Можно было бы даже предположить, что на него опять накатила волна беспамятства, но на самом деле все как-то обстояло иначе. Красный финн пытался думать, но думы, как уже не раз бывало, путались.

Стены кельи расширялись, сводчатый потолок уплывал куда-то вверх, жесткое ложе под ним делалось неощутимым. Вокруг образовывалась самая пустая пустота. И вроде бы рядом кто-то есть, но вместе с этим уверенность, что никого нет, была уверенной. И настолько уверенной, что легко можно было уверовать: люди есть — их не может не быть, те же Игги и Мика — но они за гранью пустоты, а потому недосягаемы и невоспринимаемы.

Так же, как и Ховра Тойвута, которая как-то сказала: «Соловки, блин, принадлежат мне. И я их буду доить, как свои морские промысловые угодья». Умерла эта Тойвута в тысяче четыреста каком-то году. Но послужила прообразом злобной старухи Лоухи — такая же жадная, если не сказать больше — алчная. Карелка, блин, а стало быть — колдунья. Не бывает карелок не колдуний. Эх, Лоухи, Лоухи! Не Ховра — а другая, молодая и улыбчивая.

Зачем же Бокий-то сюда пожалует? Пустая это земля, соловецкая. Только страдания отсюда исходили, да страдания сюда и притягивались. Пытались монахи да церковники это дело исправить, да где они — бескорыстные монахи да церковники? На одного бессребреника по тьме корыстолюбцев. Куда уж Соловкам до Валаама!

Был в пятнадцатом веке Савватий, Соловецкий чудотворец, был тогда же Герман, тоже чудотворец, да Зосима, опять же чудотворец. Все, как водится, преподобные и все трое могли творить настоящие чудеса. И творили, лицемерие гнали, а зло бороли.

Не просто так они на Соловецком острове собрались, не просто так ночами дежурили возле внутренних колодцев, не просто так Преображенскую, Никольскую и Успенскую церкви срубили. Не просто так звали они на помощь легендарного карельского бунтаря Рокача, который сумел сплотить вокруг себя всяких разных карелов всякого разного достатка. Конечно, позднее это дело признали бунтом, потому как не царев наместник поднял народ, а кто-то, кто и по-русски изъяснялся не вполне.

Помер в 1478 году последний чудотворец Зосима, а через год преставился и Герман. Савватий к тому времени уже давно почил, так как полученные неведомым образом травмы оказались несовместимы с жизнью. Выдающийся книжник игумен Досифей составил первое жизнеописание преподобных, потом это житие чуть-чуть подправили, ближе к войне с Наполеоном еще немного переправили, а к нашему времени уже вовсе выправили. Теперь там все покайфу, теперь чудеса понарошку, а царь и отечество — конечно же, великое-великое — самое патетичное и даже патриотичное.

А Рокач? Сделали ему волею Иоанна Третьего Васильевича царскую казнь — порубили по частям под предлогом, так сказать, «работы с карельским населением». И хотели еще что-то сделать — уже посмертно — но не получилось. Кто-то перебил вялое охранение, а части тела выкрал. До сих пор могила Рокача есть, до сих пор ее почитают.

Тойво внутренне поежился, словно ледяное дыхание тьмы прошлось вдоль его тела. Соловецкий архипелаг готовился к своему новому чуть-чуть позабытому старому. Ведь по сути с момента начала особого почитания Соловецкой обители среди монастырей Московской Руси, то есть с 1514 года, если верить хронистам, именно здесь начала твориться одно из самых ужасных надругательств над Верой, что была на Севере.

Только одурманенный тупым поклонением величия государственной идеи испытывает священный трепет на Соловках. Только несчастный религиозный фанатик ощущает чистоту и святость на этой проклятой не одним поколением людей земле.