Tyrmä

Антикайнен никогда не интересовался Соловецким архипелагом, но, блуждая между жизнью и смертью, впитал в себя какие-то знания, которые, может, и не нашли бы никакого документального подтверждения, но теперь были у него. Он просто знал и не хотел ничто никому доказывать.

Уж не за этим ли Бокий сюда приедет? Уж не обнаружил ли он, а, точнее, его человек Барченко, связь между Ловозером и Соловками?

Связь-то, конечно, есть — подземная. Так это каждый дурак знает, только никто, пусть самый умный, не знает, где именно эта связь и есть. У «дивьих» людей спросить никто не может. «Дивьи» люди берегут свое «диво», как зеницу ока.

Мысли Тойво настолько запутались, что из псевдо-беспамятства он плавно соскользнул в сон.

Рядом разлеглись по своим местам и тотчас же заснули монах Игги и барон Мика. На Соловках тоже надо было спать.

6. Организация

В тюрьме не просыпаются с первым криком молочницы. Туда молочницы заходят очень редко, разве что посидеть немного. Да и то кричат лишь в особых случаях: когда их принимаются бить.

Однако молоко в застенках — не то, чтобы сказка, не то, чтобы мечта — оно просто есть. И его можно есть, точнее — пить.

Поутру открылась дверь в келью, и насупленный военный без отличительных знаков в петлицах принес на подносе кувшин молока и ломти черного хлеба. Выложив поднос прямо на пол, он, не произнеся ни слова, закрыл за собой и только потом позволил себе выругаться на русском языке.

— Что он сказал? — спросил Мика.

— Сказал, что любит тебя чистой комсомольской любовью, — ответил Игги.

Тойво открыл глаза и прислушался к себе. То ли слух у него притупился, то ли перестал слышать самого себя, но чувствовал он себя лучше, нежели чувствовалось до этого последнюю неделю. Он был жив, и болевые ощущения как-то притупились, и в то же время стала понятна слабость организма. Слабость имеет обыкновение пройти со временем, если боль не вернется.

— Я ничего не пропустил? — спросил Антикайнен.

— Как раз вовремя, — сказал Игги.

— Стесняюсь спросить: молоко ты один будешь жрать, или как? — поинтересовался фон Зюдофф, уже прохаживаясь возле подноса, отчего сделался похожим на кота, подбирающегося к лакомству в виде деревенской колбасы, забытой в легкодоступном месте.

— А заказывал чаю, — проговорил Тойво. — Ладно, и молоко тоже хорошо. Угощайтесь, товарищи.

Долго уговаривать никого не пришлось. Мика разлил питие по кружкам, мигом разделил хлеб на равные части, и потер в предвкушении ладони:

— Итак, приступим, господа!

Молоко для желудков, прошедших испытание какими-то помоями — прекрасное слабительное. Ах, ну и ладно!

Так подумал каждый из сидельцев. И тут же каждый сделал первый глоток. Правда Игги перед этим помог финну принять полусидячее положение, что тоже было уже прогрессом.

Молоко было вкусным-превкусным. Вероятно, в новообразованный Соловецкий охранный гарнизон осуществлялись специальные поставки от местных жителей. За деньги, как положено, или за натуральный обмен. Пока коровы не разбрелись на первые пастбища, молоко еще было. И охранники предпочитали, чтобы на этом молоке варилась обязательная уставная каша.

Понятна стала жалость утреннего вертухая, которому выпало доставлять столь калорийное питие какому-то полумертвому заключенному. И не понятно стало распоряжение начальника, который распорядился выдать молоко разбитому недугом Антикайнену. Откуда столь необычная гуманность?

Гуманность звалась помощником коменданта Успенским Дмитрием Владимировичем. Только приехал первый комендант Ногтев Александр Петрович, но он был пока не при делах. А Успенский, сам бывший заключенный, к просьбе товарища Бокия отнесся с должным вниманием и верным пониманием. Следует заметить, будущий «соловецкий Наполеон» всегда умел проявлять гуманность в самых непонятных ситуациях. В другое, основное, время он был, как и положено: садист, маньяк и душегуб.

Стояло время, когда обыватели пугали друг друга Соловками, имея в виду еще прошлые, монастырские, заслуги. До начала нового времени, лагерного, оставалось еще пара-тройка лет. И еще столько же до самого расцвета самого жестокого в мире СЛОНа.

Молодая Советская власть еще только начинала строить свою «историю возрождения» на костях невольников, павших и перемолотых бесчеловечной машиной «поддержания господство одного класса над другим».

Ногтев, назначенный устраивать СЛОН, радостно потирал руки: партия дала ему право делать все и делать в зависимости от его «чекистского чутья». Эх, если бы только не алкоголь! Бывший моряк торгового флота, старший помощник грузового теплохода «Александр Невский», ныне — чекист, бухал, как сволочь.

Александр Петрович выпил лишку еще в Кеми перед посадкой на пароходик, который привез на Соловецкий остров еще одну небольшую партию заключенных и большую партию вохры. Вместе с ним ел алкоголь будущий начальник оперчасти Буйкис, вот он в этот раз до Соловков и не доехал: завалился за стол и не был найден прислугой. Зато вместо него приехал Успенский, подвизавшийся в Кемской пересылке, будто бы вольнонаемным сотрудником строевой части.