Тырновская царица

Он прекратил на несколько дней свои визиты к См иловым, потому что не мог забыть презрительной улыбки Элеоноры, ее внезапного ухода. Страсть к Марине разгорелась — он был пылок, как молодожен в медовый месяц, и Марина светилась от счастья. Но чем больше росло его влечение к ней, тем более расплывчатыми становились картины будущего, и образ супруги в них отсутствовал. Словно другое, скрытое в нем существо внушало ему, что намерения устроить свою жизнь на европейский лад неосуществимы, и впервые с тех пор, как он вернулся из — за границы, он ощутил неуверенность в своих силах, усомнился в себе. Он не сумел бы сказать, хорош он или дурен, справедлив или нет, действительно ли верит в то, чему его научила Европа, или же это самообман. Все эти дни его неотступно преследовал образ отца — угрюмого, жестокого тырновского обывателя, чьи сбережения он промотал за свои восемь студенческих лет. Мысль об отце не выходила из головы, вызывая в докторе и чувство близости с ним, и неприязнь. Подавленному настроению немало способствовали ссоры с матерью, врывавшейся к нему с упреками, что он не уделяет ей внимания, а также постоянные неприятности в больнице и вечная грязь в городе. Частенько искушало его желание взять отпуск и поехать повидать своих французских приятелей. Это подняло бы настроение, укрепило бы его в прежних намерениях, однако об отпуске не могло быть и речи — служба в больнице и частный прием не позволяли ему оставить город.

Пытаясь найти выход из этого положения и коря себя,

он возобновил визиты к См иловым в надежде восстановить душевное равновесие.

Элеонора встретила его так, будто

ровно ничего не произошло, но в ее глазах он видел иронию и кокетство. Ему попеняли за то, что он их забыл, и визит прошел, как обычно. Но позже, по дороге в «Турин», в докторе родилось желание наказать эту недужную девицу, вообразившую о себе бог весть что. В последующие дни он тонко шутил, заставляя Элеонору краснеть, ронял двусмысленные намеки, бросал на нее влюбленные взгляды и тем распалял в ней надежды. Он знал, что эти надежды подогреваются и ее родителями. Игра мало-помалу приобрела рискованный характер, и доктору стало ясно, что пора положить ей конец.

По его совету Смиловы еще в середине апреля переселились в свою виллу на виноградниках. Каждое утро извозчик доставлял господина Смилова в магазин вместе со служанкой, которая отправлялась на базар за провизией. День стал долгим, и под вечер у доктора могло бы выкроиться несколько свободных часов для Смиловых, но он откладывал свой визит, дабы продемонстрировать свою занятость и вместе с тем свободу человека с определенным положением в обществе. А в дни визитов, чтобы не оставаться с Элеонорой наедине, он захватывал из города ее отца, приезжал затемно и вежливо отклонял приглашение поужинать. При этом он делал вид, будто не замечает в глазах девушки недоумения и просьбы остаться. В мае снова появился кашель, подскочила температура, и доктор Старирадев окончательно убедился в том, что ему не следует питать никаких надежд. Он все реже навещал См иловых и, уезжая от них, уносил в памяти затаенный голубоватый огонь в

глазах больной девушки и раскаивался, что поддался оскорбленному самолюбию.

Как-то вечером, когда сквозь ветви старых вязов уже алел закат, он приехал на виллу Смиловых. Над темнеющими лугами носились майские жуки, пели зяблики, расцветшие кусты шиповника перед виллой белели нежными облачками меж тяжелых кистей сирени. Когда он вышел из коляски, его поразила тишина в доме, где на стеклах окон печально догорали отблески вечерней зари. Никто не вышел ему навстречу, и среди великолепия предвечерних майских часов он почувствовал себя незваным гостем. Он постучал набалдашником трости в дверь, подождал несколько секунд и собрался уже уходить, как услыхал за своей спиной шаги и увидел служанку.

— Госпожа в городе, дома только барышня. Сейчас о вас доложу.