Тысяча белых женщин: дневники Мэй Додд

– Вероятно, ты права, Фими, – говорю я. – И именно поэтому мы здесь. Чтобы убедиться, что такая история не повторится, чтобы доказать, что есть другой путь, мирный, при котором обе расы могут научиться друг у друга жить в гармонии, вместе. Наши дети станут окончательным аргументом в этом начинании и реальной надеждой на светлое будущее. Давай представим, что, к примеру, мой сын вырастет и возьмет в жены твою дочь. Только подумай, Фими! Их дети будут частью белыми, частью черными и частью индейцами. В этом отношении мы с тобой – пионеры, ты и я, в великом и благородном эксперименте!

– Ох, Мэй, – говорит Фими с неподдельной грустью в голосе, – да ведь плантации были полны мулатами – людьми смешанной крови и всех оттенков цвета. Я сама мулатка. Наполовину белая. Мой отец был надсмотрщиком. Дало ли это мне свободу? Приняла ли меня «высшая» культура? Нет, я все так же была рабыней. И во многих случаях мулатам приходилось тяжелее всех, ведь их не признавали ни черные, ни белые – для всех мы были изгоями. Твой капитан был прав. Ты видела полукровок рядом с фортами. Казались они тебе ассимилированными?

– Они находятся между двух рас, – сказала я без особой убежденности. – Но они все рождены женщинами притесняемой стороны от отцов-притеснителей. Мы, женщины, это ключ ко всему, Фими, мы, матери. Мы сходимся с шайеннами по своей доброй воле; и мы вынашиваем их детей как дары обеим расам.

– Ради блага наших детей надеюсь, что ты права, – сказала Фими. – Ты спрашиваешь, почему я записалась в программу? Как я сказала тебе много месяцев назад, когда мы ехали сюда в поезде, я записалась, чтобы жить свободной женщиной, не служа никому, никому не подчиняясь. И я уже больше не отдам свою свободу и решу иметь детей только тогда, когда буду знать, что они вырастут свободными людьми. Если же сначала мне придется бороться за их свободу, значит, так тому и быть. А быть рожденным в резервации – это не свобода.

И так мы с Фими можем спорить часами… Я защищаю добровольное подчинение в интересах будущей гармонии и, возможно, идеалистического будущего… Как участница программы, не имеющей прецедента, я это понимаю, в истории человечества. А Фими защищает противостояние, непреклонность и воинственный дух, воспламеняя тем самым своего мужа и всю воинственную часть индейского народа против прихода в агентства, против белого человека-захватчика и его солдат. Но у нас еще есть время – вся долгая зима, чтобы разобраться с этими вопросами и прийти к какому-то решению. Как всегда, мнения оставшихся в лагере относительно вступления крайне противоречивы. Некоторые из нас предпринимают упорные попытки внушить своим семействам, что это единственный разумный план действий. Зная, какое влияние имеют женщины шайеннов на мужчин, я направляю свои усилия на убеждение соседок по вигваму. Я описываю им всевозможные чудесные изобретения белых – с частью их они уже знакомы – и преимущества цивилизации, которыми они смогут пользоваться, бытовые удобства, столь милые женскому сердцу… Ибо, стоит расположить к себе сердца женщин – и вскоре за ними последуют и остальные.

10 ноября 1875 года

Сегодня мы с Гретхен сломали очередной барьер между стереотипами «мужского» и «женского». Пусть и ненадолго…

Мы все давно завидовали обычаю, по которому мужчины регулярно ходили в… «парилку». Так называется вигвам, служащий своеобразной сауной, но этим посещениям придается и религиозное значение – и женщинам это строго ферботен, как говорит Гретхен. В центре парилки стоит очаг, выложенный булыжниками, которые нагревают докрасна, после чего на них льют воду, отчего начинает валить пар, – при этом присутствует шаман, бормочущий невнятные слова и передающий трубку мужчинам, которую те умиротворенно курят. Участники действа сидят вокруг очага и обильно потеют, а когда они уже не в силах выносить жара, то выбегают наружу и катаются по снегу или прыгают в прорубь в замерзшей реке. А затем они возвращаются в парилку и начинают все заново. Этот обычай поражает меня как целебная и гигиеническая процедура – в особенности в зимнее время.

Вчера я была в вигваме у Гретхен, и она упомянула (как мне показалось, с завистью), что ее муж, Дуралей, как раз ушел исполнять парильную церемонию. Она сказала мне, что на родине ее предков, в Старом Свете, люди точно так же парились долгими суровыми зимами – только без религиозной составляющей и без запретов касаемо пола участников. Семья Гретхен привезла этот обычай с собой в Америку и построила парилку у себя на ферме в Иллинойсе – так что они получали удовольствие круглый год.

– О Мэй, нет нич-чего луч-ше, нешели вдоволь поп-ппариться, этто я теп-пе скажу, – сказала Гретхен, покачав головой с досадой.

– Так почему мы не можем попариться здесь? – спросила я.

– О нет, Мэй, – сказала она. – Муш-шины не пускать женщин париться зттесь. Мой муш говорить мне так.

– Но почему?

– Потому что этто только для муш-шин, – сказала Гретхен. – Так здесь лют-ти говорят.