Тысяча бумажных птиц

День подходит к концу, но ощущается как начало. Хлоя тащит Джону за собой, словно она приготовила ему подарок и хочет, чтобы он быстрее его развернул и увидел. Она приводит его на другую сторону пруда, где на невысоком холме стоит круглая кованая беседка. С холма открывается вид на классический английский сад у дворца Кью. Квадраты подрезанного кустарника, статуи и клумбы с декоративными травами. Справа – Темза. Хлоя стоит, раскинув руки, будто желая обнять все это великолепие. Джона достает из кармана телефон и делает снимок. Он фотографирует не пейзаж. В лучах заходящего солнца одна половина лица Хлои залита светом, другая скрыта в тени. Она пристально смотрит на Джону, и тот улыбается ее образу на экране, потом – ей самой. Сверяет картинку и оригинал, чтобы убедиться, что он запечатлел именно то, что хотел. Он знает: 17.09 и будет названием. В 17.09 двадцать девятого октября.

Они стоят лицом друг к другу. Хлоя пытается удержать равновесие, как канатоходец, застывший на середине каната.

– Сады сейчас закрываются. Нам надо идти.

– Еще минутку. Смотри, какой закат.

Джона садится на траву, Хлоя смотрит на него сверху вниз. Миг нерешительности – и она садится рядом. Джона ложится и кладет голову ей на колени. Она подставляет лицо теплым лучам заходящего солнца, чувствует, как его свет пронизывает все ее существо. Она смотрит на тонкую линию горизонта, разделяющую небо и землю, и размышляет о том, что они создадут вместе с Джоной. Дружбу? Ребенка?

Кажется, путь будет долгим, но, прервав размышления и вернувшись в реальность, Хлоя понимает, что она уже здесь, его рука лежит на ее бедре. Она снова смотрит на угасающий свет.

– Стоит лишь отвернуться, каждый раз он меняется, – шепчет она.

Солнце уже опускается за горизонт. Хлоя ложится на землю и кладет голову Джоне на грудь. Она наконец позволяет себе быть слабой. Она вспоминает его слова о тишине, о паузах, на которых держится ритм. Удары его сердца отдаются ей в щеку, как пульсирующие басы.

– Надо идти, – говорит Джона. – Полицейский у ворот…

– Ладно, пойдем.

Он берет ее за руку и поднимает на ноги. Не зная, что ждет их в будущем, они идут прочь. Сегодня кончается британское лето. Сегодня ночью переводят часы.

* * *

Гарри продолжает перестановку: передвигает забытые скамейки на солнышко или сдвигает скамейки попарно, чтобы на них могла расположиться большая семья и всем хватило бы места. Особое внимание он уделяет скамейкам тех, о ком никто не скорбит, тех, кому не хватало любви и кто сам никого не любил, потом отдыхает на лавочке с простой табличкой: «Мы по тебе скучаем». Вытянув перепачканные в грязи ноги, он гадает, а что будет с Хлоей и Джоной: возможно, когда-нибудь здесь появятся и их скамейки. Интересно, а как они будут стоять, вместе или раздельно? Однажды ночью он заглядывает к ним в окно и видит, как они спят в обнимку. Гитара стоит прислоненная к стене. Ветер перебирает струны, но Джона с Хлоей этого не слышат. Гарри так тронут, что ему приходится сесть на ближайший бордюр.

В ноябре по саду развозят дымящуюся мульчу. В гигантской компостной куче тонны гниющих растений, смешанных с навозом, выделяют тепло. Когда мульчу разбрасывают вокруг деревьев, энергетическая душа умерших растений возвращается в корни. Команда уборщиков с губками на длинных палках отмывает стеклянные стены Пальмового дома. Плесень, лишайники и выхлопные газы создают постоянную проблему. На улице холодно, с утра были заморозки, но работники оранжереи обливаются потом в тропиках.

В декабре в садах тихо, почти безлюдно. Под низким зимним солнцем сады Кью превратились в застывший остов, от голых деревьев тянутся длинные тени. Гарри, лишившийся своего садового сарайчика, заменявшего ему дом, стал похож на опустившегося бомжа, его оранжевый шарф весь покрыт кляксами птичьего помета. Гарри уныло бредет мимо оранжерей, словно это руины былых романтических устремлений. Сады принимают его, заключают в объятия, у него на ногах растет плесень, брюки подбиты мхом.

В один тихий пасмурный день Гарри стоит у флагштока. Когда привезли этот ствол, дереву было триста семьдесят лет. Гарри сам помогал бойцам двадцать третьего инженерно-строительного батальона закрепить на стволе стальные скобы. Флагшток торжественно установили пятого ноября 1959 года – в памятную Ночь костров[43]. Но дятлы попортили калифорнийскую пихту, и среди сотрудников уже прошел слух, что следующим летом флагшток уберут. Когда это случится, Гарри почувствует себя последним солдатом на поле боя. Он смотрит в сторону Разрушенной арки. Ноги, стертые до волдырей, чешутся и саднят. Как-то все глупо, нелепо… Что же он сам не последует собственному совету? Зачем притворяться, что тебя что-то здесь держит.

И вот тогда он их видит, их всех. Все начинается с легкого марева, уплотненного сгустка воздуха, а потом из него возникает женщина. Она сидит на скамейке и решает кроссворд. Гарри подходит к ней, смотрит на газету. «Таймс», 1953. Он читает табличку на спинке скамейки.

– Нэнси? Нэнси Драббл?

– Да?