Тысяча дней в Тоскане. Приключение с горчинкой

Левая. Вечно левая. Отражение политических симпатий этой части Тосканы, рука Барлоццо искусно, как дирижерская палочка, размеряет его речь.

— Siamo un ро rossi qui. Мы все здесь немножко красные, — заметил Барлоццо как-то вечером по пути в бар.

Он имел в виду коммунизм. Симпатии к красным в политике укоренились здесь после Первой мировой, когда contadini, крестьяне, вернувшись домой, нашли Тоскану еще беднее, чем оставили. Раскол между «иметь» и «не иметь» становился все глубже и шире, и наконец нищета стала жестокой, как чума. Люди умирали от голода, словно война еще продолжалась. Политические партии, выросшие на этой нищете, требовали права на работу и еду, как и подобные им партии в России. Так здесь понимали «красных». И понимают до сих пор.

После Первой мировой государство строилось и перестраивалось, изобретало замечательные с виду системы, некоторые даже осуществились и работали, давали облегчение. Но усилие было слишком слабо, слишком плохо подходило к тому, что оставалось для работающих на земле, в сущности, средневековым рабством. Знать по-прежнему заключала с неграмотными крестьянами контракты, требовавшие отдавать 70, а то и 80 процентов урожая, при этом землевладельцы прекрасно сознавали, что обрекают крестьян на голод. Для крестьянских детей образование запрещалось — не только потому, что и детские руки могли работать, но и потому, что невежество обеспечивало еще одно поколение безропотных работников. Господа, храня обычай семи- или восьмивековой давности, разъезжали на холеных крымских гунтерах в богатых одеждах и покупали на полученную прибыль новые земли. Вечно новые земли, не думая об улучшении орудий труда или обновлении домов, где крестьяне жили рядом со скотом. Промежуток мира между двумя войнами был так краток, что перемены едва успели начаться. Зато позже левые партии набрали силу.

Знать осталась знатью, но местные законы твердо потребовали от нее реформ. Доля, причитавшаяся крестьянину, увеличилась, острие нищеты немного притупилось. Недостаточно и слишком поздно; многие крестьяне давно бежали на север в лихорадочной тоске об индустриальной нищете. Заработок, которого только-только хватало, чтобы прокормиться и заплатить за жилье, считался великой благостыней, и назад они не оглядывались.

Рассевшись на каменной стене пьяццы, поставив рядом кувшин вина, мы втроем до заката толковали о политике. Князь перевел разговор на сегодняшний день:

— Новые проблемы — всегда счастье. И поэтому бегство продолжается, прямо здесь и сейчас, в деревне. Крестовый поход i progressisti.

Кудрявый дымок венком окружил его светлую седую голову.

Более шумная из двух сект Сан-Кассиано, i progressisti стремглав рвутся в будущее, стучат кулаками и вопят «basta», требуя прогресса, как новой порции джина. Более мягкие голоса другой секты, i tradizionalisti, хранят обычаи, говоря, что настоящий прогресс — отступление на несколько шагов в прошлое.

Живущие в деревне i progressisti хотят продать свои ветхие домики с красными крышами, теснящиеся на узких извилистых улочках. Нам с Фернандо эти домики — стойкие наперекор всему, вечно клонящиеся и не падающие, — представляются прекрасными, мы хотели бы купить такой. Но деревенским больше по нраву многоквартирные желтые и розовые «палаццо» из цементных блоков, дожидающиеся на окраине под холмом. Не придется больше таскать дрова вверх по лестнице и спускаться вниз с мешком золы. Только усердные, бесстрастные газовые горелки. Они мечтают о встроенных, отделанных пластиком шкафах вместо своих кладовых с полками из вишневого дерева, огромных и глубоких, как пещеры. Им нужны мойки из нержавеющей стали, а не мраморные раковины, вытертые до гладкости шелка поколениями отскребавших их женщин, фальшивые солнца, свисающие с потолка, вместо грубоватых, ручной работы железных фонарей, которые сто лет назад выковал для всей деревни дед Бьяджотти.

Что касается progressisti, все еще живущих в деревне и обрабатывающих господскую землю, они ждут не дождутся, когда выберутся из-за своих свободных от арендной платы, метровой толщины стен, в которых восемь месяцев в году стоит мороз и в которых когда-то уживались в заботе друг о друге три-четыре поколения семьи. Но тех величественных семей больше нет. Старые умирают, молодые бегут, и остаются только те, кто слишком стар для бегства и слишком молод для смерти, только они остаются в старых промороженных стенах.

Теперь за работу на земле причитается ежемесячная выплата плюс приличная доля в урожае. И вот прогрессисты говорят, что они достаточно богаты, чтобы купить кусочек желто-розового дворца, где мобильные телефоны принимают четкий сигнал, где больше розеток для телевизоров и меньше окон, которые приходится мыть. Впрочем, прогрессистов соблазняют не только электронные забавы и прямые гладкие стены. Это старая заноза.