Тысяча дней в Венеции. Непредвиденный роман

Старуха по имени Лидия приносила на продажу фрукты. Всегда закутанная в несколько шалей и свитеров, вне зависимости от сезона, яблоки и горошек она продавала осенью, персики, сливы, абрикосы, вишни и инжир летом, а в промежутках торговала сухофруктами. Я любила приходить к ней в разгар адриатической зимы, когда из-за рваных туманов рынок казался маленьким обособленным государством. Лидия разводила огонь в старом угольном ведерке, чтобы согреть ноги и руки. Она закапывала яблоки в тлеющую золу. И вскоре из ведра начинал струиться упоительный запах; тогда она доставала длинную вилку и вытаскивала почерневшие, лопнувшие, мягкие, как пудинг, яблоки. Тщательно удалив зольную кожицу, она ела бледную, пахнущую вином мякоть маленькой деревянной, вырезанной вручную ложкой. Однажды я рассказала ей о синьоре, которую встретила на рынке в Пальманова во Фриули. Я объяснила, что та тоже пекла яблоки на нагревателе для ног, каждое до красивого рдяного оттенка, заворачивая их в листы савойской капусты. Когда яблоки становились мягкими, она удаляла обуглившийся лист, затем очищала фрукт от золы и ела, элегантно прикладываясь к фляжке с ромом. Лидия посчитала мой рассказ неудачной выдумкой. Только от фриуланки, сказала она, можно ожидать подобного. Простых нравов эстетка в бобровом жилете, она спрашивала, кому понравится запах подгоревшей капусты.

— I Friuliani sono praticamente slavi, sai. Знаете, жители Фриули практически все славяне, — доверительно сообщила мне она.

Я проводила часы в заботе о сохранении этого общества, потому что мне было ясно, что они останутся со мной на долгие годы. Они давали советы относительно еды, приготовления и терпения. Я узнала о луне и море, о войне, голоде и праздниках. Они пели свои песни и рассказывали собственные истории и, по прошествии времени, стали моей новой семьей, а я — их новым ребенком. Я чувствовала грубые прикосновения мозолистых влажных рук, кислое дыхание при поцелуях; смотрела в старые слезящиеся глаза, цвет которых зависел от цвета моря. Они находились на нижних ступенях венецианской лестницы, как прислуга и дворецкие, некоторые получили свою участь по наследству: они — потомки венецианок, никогда не носивших жемчуга в волосах; потомки венецианцев, у которых никогда не было атласных панталон и которые никогда не пили мелкими глотками китайский чай у «Флориана». Это другие венецианцы, они ежедневно пересекали лагуну от островов, где находились фермы, до рынка, останавливаясь, лишь чтобы поймать рыбы на ужин или преклонить колени в деревенской церкви. На пьяццу Сан-Марко им не по пути.

Когда я однажды подошла к Микеле, его голова склонилась над работой, он сплетал сухие стебли маленьких серебристых луковиц в плети. Не глядя на меня, он освободил руки и протянул ветку томатов, таких мелких, что она была похожа на плотный бутон розы. Я потянула один плод, открутила и отправила в рот, медленно жуя. Его особый вкус и запах напоминали двухфунтовый созревший на солнце томат, который поместили внутри этого крошечного рубинового фрукта. Не поднимая головы, Микеле спросил: «Hai capito? Ты поняла?» Короткая форма от: «Поняла ли ты, что это самые прекрасные в мире томаты?» Он был уверен, что я пойму.

А если рынок не дарил достаточно впечатлений, оставался ресторанчик «Кантина до Мори», расположенный точно в центре рынка. Я любила стоять внутри узкой, освещенной фонарем комнаты в ожидании забавного марша, не прерывавшегося столетиями. Бесконечная реприза; торговец рыбой в пластиковом фартуке, мясник в окровавленном рабочем халате, фермеры с салатом-латуком и торговцы фруктами, почти каждый человек с рынка — все были участниками пышной процессии: приблизительно с получасовым интервалом кто-нибудь из них входил в двери ресторана и деликатно пробирался в бар XV века, открытый для купцов, джентльменов и разбойников уже более половины тысячелетия. Потом несколькими изысканными движениями головой, глазами, пальцами каждый заказывал себе выпивку. Они быстро опрокидывали бокал «Просекко», «Рефоско» или «Белого Манзони» в один глоток, иногда в два, если в это время разговаривали, со стуком ставили опустевший стакан на стойку в свойственной каждому манере и уходили из боковых дверей работать дальше. Часто я оказывалась там единственной женщиной, кроме туристов, иногда, очень редко заходила хозяйка женского магазина, но все мы стремились быть благодарными гостями Роберто Бискотена, поклонника «Мунрейкера» и Джеймса Бонда в целом. Он здесь готовил, разливал и улыбался, как Джимми Стюарт, в течение сорока лет. Какие представления разыгрывались на подмостках его бара!

Японские туристы заказывали «Сашакайя» за тридцать тысяч лир стакан, немцы пили пиво, американцы читали вслух свои путеводители, англичане страдали от отсутствия стульев или столов, французам никогда не нравилось вино, а австралийцы всегда казались подвыпившими. И все они для местных были ничуть не важнее обоев.