Тысяча дней в Венеции. Непредвиденный роман

Моя единственная задача — выбрать отель. Когда он сообщил, что мы должны пойти к печатнику, чтобы посмотреть бумагу и качество печати наших приглашений, я не могла поверить. Приглашены девятнадцать человек!

— Я выберу великолепную бумагу и конверты и использую каллиграфические перья. Мы можем запечатать их воском, если тебе понравится. Это будет личностно и красиво, — спорила я.

— Troppo artigianale. Слишком по-домашнему, — отвечал он.

В мастерской печатника, пахнущей горячим металлом и новой бумагой, я могла бы остаться навсегда. Он достал каталоги и сказал: «Andate tranquilli. Не спешите». Мы пересмотрели груду альбомов, потом еще раз, и Фернандо показал пальцем на страницу, где были представлены гравюры венецианских гондол. Ему понравилась одна из пары лодок, скользящих вниз по Большому Каналу. Мне она тоже нравится, и мы заказали ее в венецианском темно-красном цвете, как бы вытканную на шелковой бледно-зеленой бумаге. Мы отправились пить эспрессо к «Оландезе Воланте», пока печатник считал стоимость заказа. Когда мы возвратились, он уже закончил, и маленький кусочек бумаги, приготовленный для нас, ждал на конторке. Шестьсот тысяч лир. Триста долларов за девятнадцать приглашений. Мастер объяснял, что все дело в стоимости бумаги, которую мы выбрали, рулон рассчитан на сто пятьдесят приглашений, и даже если нам нужно девятнадцать, мы должны заплатить за сто пятьдесят.

— Используйте другую бумагу, — предложила я.

— Но цена будет все равно за сто пятьдесят, — настаивал печатник.

— Я понимаю. Но наверняка другая бумага стоит меньше, — я пыталась уменьшить затраты.

Бесполезно. Фернандо была нужна темно-красная лодка в бледно-зеленом море за шестьсот тысяч.

— Хорошо, давай заберем все 150.

— И что мы сделаем с 150 приглашениями?

Я обернулась к мастеру, но тот в отчаянии качал головой.

— А нельзя напечатать девятнадцать или двадцать пять, а остальную бумагу отдать нам для писем? — спросила я осторожно.

Вопрос не поняли. Я погрузилась в молчание. Фернандо нервно закурил под плакатом, курить запрещающим.

Наконец мастер сдался:

— Certo, certo, signora, possiamo fare così. Конечно, конечно, синьора, это возможно.

Я поразилась его согласию. Фернандо был скорее сердит, чем доволен, будто я просила о чем-то экстраординарном. Он сказал, что я — невозможна, похожа на перманентное гарибальдийское восстание.

Последнее, что нам оставалось, — кольца, цветы и музыка. Однажды вечером мы пересекли канал, чтобы встретиться с органистом, который живет около Соттопортего де ле Аква (отзвук забытого «Газеттино»). Мне нравится, как замыкается круг. «Газеттино» был моей первой венецианской гостиницей, а теперь я собиралась познакомиться с человеком, который будет играть Баха на моей свадьбе. Когда я сообщила о выборе музыки, Фернандо только поднял брови. Мы позвонили в дверь и натолкнулись на отца Джованни Феррари, который высунул голову в окно второго этажа и попросил нас подождать: его сын еще занимался со студентом. Papà Феррари был похож на старого дожа, завернутого в плед.

Дожидались в пыльной комнате, заваленной нотами и заставленной музыкальными инструментами. Я задыхалась к тому времени, когда появился Джованни. Он — молодая копия дожа. Или это тот же самый человек в немного измененном костюме? То же длинное тонкое лицо, с круто выгнутым носом, шерстяная кепка, шарф; он сказал, что будет рад играть для нас, мы должны только выбрать части. Договорились быстро, положившись во всем на его вкус. Никто не говорил о деньгах. Этот мир далек от любого другого реального мира, думала я, спускаясь в тишину Соттопортего де ле Аква.

Я вспоминала противный отель, улыбку Фиореллы, бег вверх и вниз по лестницам и через сотни мостов в тонких сандалиях из змеиной кожи. Фиорелла пыталась меня опекать.

— Sei sposata? Вы замужем? — желала она знать.

Я объясняла ей, что разведена, и она цокала языком.

— Тяжело быть одной.

— Я не одинока, просто еще не замужем, вот и все, — объясняла я.

— Но вы не должны путешествовать одна, — настаивала она.

— Я путешествую одна с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать.

Она снова цокала языком, а когда я повернулась, чтобы уйти, бросила вслед:

— In fondo, sei triste. В глубине души вам грустно.

Мне не хватало языка, чтобы объяснить, что одиночество — не синоним грусти. Даже по-английски трудно передать смысл слова «отстраненность». Я улыбалась, но она стояла на своем. Я убегала, а она пронзительно кричала мне в спину:

— Allora, sei almeno misteriosa! Ну, вы действительно непостижимы!

Я смотрела вверх на окно, на подоконнике которого сидела так давно, в мой первый полдень в Венеции. Я попросила Фернандо немного постоять со мной под этим окном.

Глава 13 ВОТ ИДЕТ НЕВЕСТА