Тысяча душ

– Да-с; но это очень мало идет к делу, – возразил было очень скромно столоначальник.

– Как мало идет к делу? Позвольте! – возразил уже с своей стороны запальчиво чиновник. – Еще теперь господин начальник губернии пишет, якобы я к службе нерадив и к корыстолюбию склонен… Позвольте!.. Но по какому же теперь случаю он нерадивого и корыстолюбивого чиновника держал шесть лет на службе? Мало того; после каждой ревизии нерадивому чиновнику делана была благодарность, что и было опубликовано в указах губернского правления тысяча восемьсот тридцать девятого, сорокового и сорок первого годов, а в тысяча восемьсот сорок втором году я награжден был по их представлению орденом св. Анны третьей степени… Значит, и это нейдет к делу? – заключил он, злобно осклабляясь.

– Но что ж, если б это и шло к делу, что из этого следует? – спросил заметно начинавший сбиваться молодой столоначальник.

– В законе указано, что следует за лживые по службе донесения, – отвечал ему определительно Забоков. – Дела моего, – продолжал он, – я не оставлю; высочайшего правосудия буду ходатайствовать, потому что само министерство наделало тут ошибок в своих распоряжениях.

– Какие же это могли быть ошибки? – спросил молодой человек, старавшийся насмешливо улыбнуться.

– Ошибки такого рода, – отвечал, не изменяя тона, Забоков, – я теперь удален от должности, предан суду. Дело мое, по обсуждении в уголовной палате, поступило на решение правительствующего сената, и вдруг теперь министерство делает распоряжение о производстве нового обо мне исследования и подвергает меня казематному заключению… На каком это основании сделано? – позвольте вас спросить.

– Это сделано, сколько я помню, на основании нового представления начальника губернии, – возразил столоначальник.

Уездный юрист ядовито усмехнулся.

– Нет-с, позвольте! Этого нельзя было сделать, – начал он, – новое представление начальника губернии долженствовало быть передано в правительствующий сенат для общего обсуждения – только-с, да! И если б уже он, по высочайше дарованной ему власти, нашел нужным обследовать его, тогда министерство приводи в исполнение и, по требованию его, сажай меня хоть в кандалы; но само оно не могло этого сделать, ибо покрывалось высшею властью сената… По крайней мере так сказано в законах и так бывало в старину, а нынче не знаю-с!

– Прекрасно! – воскликнул молодой столоначальник, продолжая притворно улыбаться. – Вы бы теперь убили человека и стали бы требовать, чтоб обстоятельство это передано было к соображению с каким-нибудь производящимся о вас делом?

– Ой, нет-с, нет! Не так изволите толковать. Когда бы я убил человека, я бы, значит, сделал преступление, влекущее за собой лишение всех прав состояния, а в делах такого рода полиция действительно действует по горячим следам, невзирая ни на какое лицо: фельдмаршал я или подсудимый чиновник – ей все равно; а мои, милостивый государь, обвинения чисто чиновничьи; значит, они прямо следовали к общему обсуждению с таковыми же, о которых уже и производится дело. Законы, я полагаю, пишутся для всех одинакие, и мы тоже их мало-мальски знаем: я вот тоже поседел и оплешивел на царской службе, так пора кое-что мараковать; но как собственно объяснял я и в докладной записке господину министру, что все мое несчастье единственно происходит по близкому знакомству господина начальника губернии с госпожою Марковой, каковое привести в законную ясность я и ходатайствовал перед правительством неоднократно, и почему мое домогательство оставлено втуне – я неизвестен.

– Какую-то госпожу Маркову приплели! – проговорил молодой столоначальник, улыбаясь и потупляя глаза.

– Да-с, Маркову, именно! – подтвердил Забоков. – Вы вот смеяться изволите, а, может быть, через ее не я один, ничтожный червь, а вся губерния страдает. Правительству давно бы следовало обратить внимание на это обстоятельство. Любовь сильна: она и не такие умы, как у нашего начальника, ослепляет и уклоняет их от справедливости, в законах предписанной.

Молодой столоначальник еще более потупился. Подобное прямое и откровенное объяснение, по его мнению, совершенно уже выходило из пределов службы.

– Не по вине моей какой-нибудь, – продолжал он, – погибаю я, а что место мое надобно было заменить господином Синицким, ее родным братом, равно как и до сих пор еще вакантная должность бахтинского городничего исправляется другим ее родственником, о котором уже и производится дело по случаю учиненного смертоубийства его крепостною девкою над собственным своим ребенком, которого она бросила в колодезь; но им это было скрыто, потому что девка эта была его любовница.

Молодой столоначальник двусмысленно улыбнулся.

– Все это, сами согласитесь… – начал было он, но в это время в кабинете послышался звонок, и проворно пробежал туда из лакейской курьер.

– Готов доклад о графе? – спросил он, выходя.

– Готов, – отвечал торопливо столоначальник.

– Пожалуйте, – сказал курьер.

Столоначальник, схватив портфель, бросился в кабинет, и ему вслед посмотрел злобно уездный чиновник.