Тысяча и один день Никиты Сергеевича

Во-вторых — ежегодная квота инспекций. Это была, пожалуй, самая трудная из оставшихся проблем. Советники Эйзенхауэра предлагали проведение ста инспекций в год. Но советская разведка докладывала и, как оказалось, правильно, что американцы могут пойти на двенадцать-двадцать инспекций. Макмиллан считал, что можно согласиться и на 10 инспекций. Советский Союз предлагал две-три инспекции в год.

Наступил апрель. Мировая печать писала о прорыве в Женеве, который обеспечивает наконец успешное решение вопроса о ядерных испытаниях на Парижской встрече в верхах.

В Женеве стояла чудесная весенняя погода. Нет лучше времени на берегу Женевского озера, чем весна — все женщины сразу становятся прекрасными, зеленеют платаны на набережных, голубеет озеро, распускаются самыми неожиданными красками цветы. А горные долины, как ковром, покрываются лиловыми крокусами.

То ли весна подействовала, то ли неожиданный успех на переговорах, но как-то помягчел даже Семен Константинович Царапкин. Все больше времени проводил не в кабинете, а в парке возле грота, где игриво журчал ручеек. Там он садился в плетеное кресло и принимал доклады. Но не столько слушал, сколько следил за юркими ящерицами, которые выбегали погреться на теплом весеннем солнышке. Только замрет ящерка — а Семен Константинович хвать ее прутиком.

— За что вы ее так? — как-то раз не выдержала его секретарша Рита Борисова.

Семен Константинович посмотрел на нее незамутненным взором карих глаз и ответил:

— А что они ничего не делают? Не терплю бездельников.

Между тем события развивались стремительно.

7 апреля положение в Женеве обсуждалось в Москве на Президиуме ЦК. Хрущев сказал, что работа над договором о запрещении всех ядерных взрывов близится к завершению. Удалось заставить американцев принять советский подход, остается лишь доработать некоторые детали.

А через два дня, набравшись духу, Царапкин сообщил в Москву, что сейчас складывается благоприятная обстановка для заключения соглашения. США согласны с советскими предложениями. Не только Эйзенхауэр, но и оппозиционные демократы связали себя заявлением в поддержку моратория. Председатель сенатской комиссии по иностранным делам Фулбрайт заявил, что сенат мог бы до летнего перерыва ратифицировать договор…

23 апреля Президиум в Москве снова рассматривал ситуацию с запрещением ядерных испытаний. И хотя на политическом горизонте начали появляться новые тучки, Хрущеву удалось провести решение, которое, по сути дела, расчищало последние завалы на пути к соглашению. Царапкину в Женеву пошли новые указания:

1. Добиваться согласования еще до совещания в верхах как можно большего числа несогласованных вопросов.

2. Сделать следующее заявление: декларация президента Эйзенхауэра и премьер-министра Макмиллана от 29 марта, где говорится о согласии на мораторий в отношении подземных ядерных испытаний ниже порога мощности в 20 килотонн, могло бы сыграть положительную роль.

Правда, далее следовало не совсем понятное добавление: «если бы три ядерные державы согласились на такой мораторий».

Долго чесал затылок Семен Константинович над этой загадкой:

— Кто же против? Ведь все вроде бы «за».

Но потом махнул рукой, решив, что это какой-то отзвук баталий в Кремле.

В это же время в Москве на Смоленской площади готовились директивы для Парижской встречи в верхах. Договор по испытаниям практически был готов. Главы трех держав могли договориться по двум еще не согласованным вопросам — срок моратория и квота инспекций.

Подготовленные директивы давали такую возможность.

Предлагалось, что Хрущев может дать согласие на мораторий сроком на 2–3 года. А по квоте — сначала согласиться на 5–7 инспекций. Если же американцы упрутся, то можно пойти и на 10–12 в год.

Это была вполне реальная программа. В Женеве в частных беседах в коридорах Дворца наций и в маленьких кафе на женевских улочках американские, английские и советские дипломаты шептались примерно о том же.

27 апреля, например, Уодсворт сообщил Царапкину, что получил инструкцию выехать в Париж на несколько дней для участия во встрече в верхах. Такое же указание получил и сэр Майкл Райт. Царапкин, конечно, не преминул спросить:

— А какие вопросы намерены обсудить с Хрущевым в Париже американский президент и британский премьер?

— Сроки моратория и размер квоты инспекции, — ответил Уодсворт.

— И состав контрольной комиссии, — добавил Майкл Райт. — Впрочем, проблем тут быть не должно.

Царапкин немедленно доложил об этом в Москву и попросил разрешения выехать в Париж. Однако Москва молчала. Недели через две ему по телефону указали, чтобы он оставался в Женеве, а в Париж пусть поедет какой-нибудь малозначительный эксперт делегации.