Тысяча и один день Никиты Сергеевича

Все вроде было ясно: американцы согласились наконец с нашим предложением, которое долго пробивал сам Хрущев. Значит, дело сделано, договор у нас в кармане… Но Андрей Андреевич всеми фибрами своей души ощущал: нельзя сейчас предлагать Президиуму позитивный ответ — можно нарваться на неожиданный отказ от собственных же предложений или, не дай Бог, спровоцировать дискуссию, а правильно ли вообще мы ведем свою внешнюю политику, не торгуем ли интересами безопасности Советского Союза ради иллюзорных мечтаний о дружбе с империалистами.

А тут еще, как назло, новая шифровка из Вашингтона подоспела. Меньшиков сообщал, что 6 апреля к нему в посольство пришел Чарльз Болен — ведущий специалист госдепа по советским делам, и сказал, что на совещании в верхах удастся договориться только о запрещении испытаний. В этом вопросе единодушны все кандидаты на предстоящих президентских выборах. Но в других вопросах согласия нет. Заключение мирного договора с Германией невозможно.

Седьмого апреля, как обычно по четвергам, в Доме правительства в Кремле проходило заседание Президиума. Оно не отмечено ни одним словом — ни в печати, ни в мемуарах. Да и что отмечать? Повестка дня, судя по протоколу, была совсем рутинной. Решений крупных, как бы мы теперь сказали «судьбоносных», — никаких.

А между тем именно на этом заседании или, вернее, перед ним произошел поворот, который определил судьбу России да и всего мира на десятилетия — вплоть до перестройки. Произошло что-то вроде невидимого и неслышимого путча. В моих записях того времени этот день помечен так: «7 апреля полож. обсужд. на Пр.?» Много лет я собирал сведения о событиях вокруг этой даты, разговаривал с людьми, которые могли иметь отношение к тому заседанию или хотя бы что-то слышать о нем. Изложенное ниже — попытка реставрировать события того дня.

В «Ореховой комнате», как всегда, собрались члены Президиума, чтобы обсудить повестку дня предстоящего заседания. Ох, эта «Ореховая комната»! Сколько неведомых бесшумных решений, потрясавших потом всю страну, было принято в маленькой гостиной, обшитой деревянными панелями под орех и с мягкими удобными креслами, в которых горстка пожилых людей, расслабившись, мирно беседовала, попивая чай.

Эта комната была вершиной невидимой властной структуры Советского Союза. Присутствовали только члены Президиума. О чем они говорили и что решали, нигде и никак не фиксировалось. Напрасно потом историки будут искать в документах и протоколах так называемых папок Политбюро ключи к поворотам в советской политике. Бесполезно. Их нет. Даже самых верных и ближайших помощников не допускали на посиделки в «Ореховой комнате». Только по отдельным, как бы ненароком оброненным фразам они могли догадываться, что там произошло.

Сейчас Хрущев услышал здесь то, о чем поодиночке шептали ему по углам да на лесных дорожках:

— Никита Сергеевич, уймись! Народ недоволен, армия ропщет, политику в отношении США надо менять. Сам же правильно говорил, что американцы понимают только один язык — силу. И от визита Эйзенхауэра надо бы под удобным предлогом отказаться — незачем народ мутить.

Суслов хотя и петлял, по своему обыкновению, но тут тоже осмелел и даже идеологическую подкладку пришил:

— Давайте решим наконец, что нам важнее — приобрести фальшивых друзей в лице американского империализма или потерять настоящего друга, каким является Китай, строящий социалистическое общество. Пока же получается так: теряем верного и сильного союзника, а взамен ничего не приобретаем.

В послевоенной партийной верхушке Михаил Андреевич был одной из самых темных и коварных личностей, хотя внешне казался просто милейшим человеком. Худой, с аскетическим, но благообразным лицом, он со всеми держался скромно, говорил тихим, ласковым голосом. Всем посетителям, даже тем, кто много ниже его на иерархической лестнице, выйдет навстречу из-за огромного стола и руку пожмет, справится о здоровье. В разговоре ладошки лодочкой складывал, как бы упрашивая, но, упаси Бог, не приказывая. Кроме того, не грешил, как другие кремлевские долгожители, постройкой роскошных дач или устройством на теплые места своих родственников. Правда, оставил после себя этот скромный бессребреник несколько миллионов, которые никак не могли поделить между собой его наследники. Даже суд был, который московские острословы окрестили «процессом о трех миллионах», памятуя давний кинофильм, где роль мошенника прекрасно сыграл Игорь Ильинский. Вот такой это был человек.