Тысяча и один день Никиты Сергеевича

Хотя каждая из вышеназванных причин могла иметь определенное значение, ни одна из них в отдельности, ни даже все они вместе не играли решающей роли в поступках Хрущева. Главное, — и это верно уловил посол Томпсон, — он столкнулся с сильной внутренней оппозицией его курсу реформ и политике мирного сосуществования. А попросту говоря, святая троица, определявшая советскую жизнь, — партия, военные и КГБ, — строго осадила его в апреле. Соотношение сил в Политбюро изменилось — теперь он уже не был полновластным хозяином в Кремле. Вот и перестроился Хрущев: ему нужно было показать им, что он не идет на поводу у империалистов, а борется с ними.

ПРОТИВОСТОЯНИЕ

В Москве тоже ломали голову, что делать со ставшей вдруг никому не нужной встречей в верхах. Малиновский и Козлов предлагали вообще не ехать в Париж. Оставаясь в тени, их поддерживал Суслов.

Но Хрущев предложил другой план.

— Я разделяю ваше возмущение, товарищи, провокационными выходками американцев, — говорил он проникновенно и убедительно своим коллегам на Президиуме, который начал заседать с утра 12 мая. — Но в политике нельзя давать волю чувствам. Если мы не поедем в Париж, весь мир скажет, что встречу в верхах и начавшуюся разрядку сорвал Советский Союз. Мы должны действовать хитрее и с дальним прицелом. В Париж приехать надо, но заседаний не начинать, пока американцы не принесут извинений и не заявят, что больше не будут посылать шпионские самолеты в наши пределы. Вы спрашиваете, пойдут ли они на это? Трудно сказать. Если умные люди, то пойдут. Ведь мы поймали их с поличным — деваться некуда. Знаете, вот встретились на улице два генерала: как определить, кто из них умней? Тот, кто первым скажет «здравствуйте» или честь отдаст.

Но и в этом случае будем жестко вести дело. Положим на стол переговоров нашу принципиальную позицию по германскому вопросу и разоружению. Пойдут американцы на уступки — будет соглашение. Не пойдут, значит, они виноваты. Вместе со шпионажем навесим на них еще и гонку вооружений, и международную напряженность. В обстановке, когда весь мир только и говорит об их позоре с У-2, всякое лыко будет в строку.

Никита Сергеевич любил народные поговорки, применяя их и к месту, и без нужды. Те, кто писали для него речи, лезли прежде всего в словарь Даля и выписывали поговорки, которые можно будет потом вставить в текст.

— В общем, — заключил Хрущев, — наша линия беспроигрышная. Извинятся они или нет, мы все равно на них всех собак навесим. Для этого и в Париж надо ехать.

Нехотя члены Президиума согласились. Тем более что сам Хрущев предложил включить в состав делегации маршала Малиновского. Тогда еще не было принято брать в заграничные вояжи министра обороны, боялись, что это смажет миролюбивый облик Советского Союза. Хрущев был первым, кто сообразил: участие в переговорах министра обороны сделает военных заложниками принятых там решений. А для подозрительных членов Президиума это своего рода поручительство, что не смягчит Хрущев позиций — в случае чего остановит Малиновский разошедшегося не в меру премьера.

Другим членом делегации был назначен Громыко. Но это так, проформы. Самостоятельной роли в советской политике он не играл. Тогда же была обговорена и тактическая линия: переговоров не начинать, пока американцы не принесут извинений и не откажутся от шпионских полетов над территорией Советского Союза. Был заранее подготовлен текст заявления, которое Хрущев сделает де Голлю, Макмиллану и Эйзенхауэру. В него внесли ряд поправок, все — на ужесточение, и тут же, на Президиуме, утвердили.

Директивы делегации, которые, как сквозь сито, прошли через это заседание, были на редкость жесткими и бескомпромиссными. Хотя начинались они вроде бы даже доброжелательно — делегации предписывалось добиваться сближения позиций по таким вопросам, как разоружение, прекращение ядерных испытаний и заключение мирного договора с германскими государствами. Однако далее следовали конкретные позиции, которые напрочь исключали возможность договоренности.

По германской проблеме, включая Берлин, повторялись старые предложения. Так что Конрад Аденауэр мог быть спокоен — до соглашения здесь дело все равно бы не дошло.

То же — по испытаниям ядерного оружия, позиции были заморожены на том уровне, как они излагались в апреле в Женеве. Хрущев мог дать согласие на проведение только трех инспекций.

Зато по всеобщему и полному разоружению военные были куда как щедры. Они вообще хотели поставить этот вопрос в центр парижского саммита, хорошо понимая, что такого разоружения никогда не произойдет. Поэтому Хрущеву разрешалось широким жестом пойти на крупные уступки Западу. Например, согласиться с ликвидацией уже на первом этапе всех средств доставки ядерного оружия, как это предлагал де Голль. Или — значительно сократить численность вооруженных сил.