Тысяча и один день Никиты Сергеевича

В 11 часов Хрущев прибыл в Елисейский дворец. Военный оркестр сыграл торжественный марш. Ярко разодетые, как петухи, кавалеристы из французской гвардии в белых лосинах отсалютовали ему, подняв сабли к кирасам, украшенным перьями. По широкой лестнице он поднялся во дворец, где его уже встречал президент Франции.

Внешне де Голль походил на многочисленные карикатуры на него, которые публиковались в прессе. Со стороны могло показаться, что этого человека волнует только одно — как бы не уронить свое превосходство и достоинство. Еще в 1957 году он заявил, что эпоха гигантов в политике прошла. Когда спросили его мнение об Эйзенхауэре, Хрущеве и Макмиллане, то в отношении первых двух он был весьма краток: они идиоты, а в отношении последнего просто махнул рукой. Себя самого он считал исключением из правила.

Теперь они сидели друг перед другом — величавый, как монумент самому себе, президент Франции и весь округлый, в плохо пошитом костюме председатель Совмина, похожий, скорее, на крестьянина, случайно очутившегося в этих роскошных залах.

— Мы долго готовились к этому совещанию, — начал Хрущев, — и возлагали на него большие надежды. Но инциденты, которые имели место девятого апреля и особенно первого мая, породили у нас другие мысли. Они показали, что один из участников совещания стремится торпедировать возможность достижения согласованных решений по острым международным вопросам.

Де Голль слушал с каменным лицом. О полетах У-2 он хорошо знал. Накануне американские специалисты, приехавшие в Париж, рассказали ему, какую информацию собирали эти самолеты. И не просто рассказали, а показали, разложив перед президентом карты Советского Союза. Де Голль, вооружившись лупой, с интересом разглядывал отснятые военные объекты.

Между тем Хрущев начал читать длинный документ из шести страниц, в котором детально расписывалась эпопея с У-2. Президент слушал, что называется, вполуха. Неожиданно его внимание привлекли слова: «… Если правительство США действительно готово сотрудничать с правительствами других держав в интересах поддержания мира и укрепления доверия между государствами, то оно должно, во-первых, осудить недопустимые провокационные действия военно-воздушных сил США в отношении Советского Союза и, во-вторых, отказаться от продолжения подобных действий и подобной политики против СССР в будущем. Само собой разумеется, что правительство США в этом случае не может не привлечь к строгой ответственности непосредственных виновников преднамеренного нарушения американскими самолетами государственных границ СССР».

Обычно Хрущев не изъяснялся с деятелями других государств с помощью написанных заранее документов, подумал де Голль. Было ли это заявление заранее подготовлено в Кремле и Хрущев обязан вручить его президенту? Если это так, нет шансов рассчитывать на значительные уступки с его стороны. А может быть, советский премьер намерен торговаться с Эйзенхауэром об условиях своего участия в совещании на высшем уровне и полагает, что требования, изложенные в письменной форме, усилят его позиции?

Как бы угадав его мысли, Хрущев резко сказал:

— До тех пор, пока это не будет сделано со стороны правительства США, наше правительство не видит возможности продуктивных переговоров с правительством США на совещании в верхах.

Де Голль снял очки с толстыми линзами и попросил передать ему этот документ, пусть даже на русском языке. После минутного замешательства Хрущев обменялся несколькими словами с Громыко, и тот передал документ своему французскому коллеге Куву де Мюрвилю.

Далее произошел следующий диалог:

Де Голль: Я передам содержание вашего заявления Эйзенхауэру. Этот инцидент не связан с совещанием. Если он будет решен путем договоренности между СССР и США, совещание состоится. Я буду способствовать достижению согласия.

Н. С. Хрущев: Это не двусторонний инцидент. Удивительно, что вы даете возможность американцам продолжать шпионские полеты. Я удивлен, господин президент, вашей позицией в этом вопросе, потому что она расходится с представлением, которое я имел о вас как о государственном деятеле, реалистически подходящем к оценке международных вопросов. Мы знаем, что такое война в современных условиях. Мы знаем всю разрушительную силу ядерного оружия. Но у нас нет выбора, вернее, если говорить откровенно, наши противники, я позволю себе так выразиться, не дают нам иного выбора. Если американские агрессоры развяжут против нас войну, мы будем всеми силами бороться, и мы уверены, что победим, выживем и выстоим. История рассудит нас потом.

Хрущев был действительно обескуражен этой, как показалось ему, откровенной проамериканской позицией французского президента. Где же тогда и чем измеряется его дистанцирование от американской политики, о котором так много говорят.

Однако и французский президент был очень недоволен эмоциональной эскападой советского премьера. Величаво и весьма сухо заметил: