Тысяча и один день

– Не я командую космофлотом, – умывает руки Иоланта.

– Вот именно, – веско произносит Присцилла.

– ...но я бы оставила здесь офицера для наблюдения и контроля над ситуацией.

– Гм... Хочешь остаться, дорогая?

Немая сцена. Я наслаждаюсь. Красные пятна на лице заместителя главнокомандующей по вопросам безопасности приобретают лиловый оттенок.

– У меня есть и другие обязанности, – сухо отвечает она.

Готово: главный калибр Иоланты разряжен и зачехлен. Но она наводит на меня малый:

– Ты уверен в успехе «Эгиды»?

– Я обещаю только то, что операция начнется, – отбриваю я. – Как она будет проходить и чем кончится, я не знаю. Но мы сделаем все, что сможем. Кстати, мы сможем больше, если «Магдалена» заберет наших раненых. Моральный фактор. Еще хорошо бы до боя успеть эвакуировать всех, кто для боя не нужен... Нечем? Жаль. Эксмены, конечно, не люди, но и не безмозглый инструмент. Если они знают, что командование помнит о них и не расходует без дела, они выполняют приказы, если нет – устраивают бунты.

– Мы возьмем раненых, – решает Присцилла.

– Предупреждаю: при приближении барьера мы оставим здесь оборудование, в том числе ценное, и будем вывозить люде... эксменов. Нужна санкция. В противном случае не поручусь за отсутствие новых... беспорядков.

Если бы все настоящие люди хоть немного походили на Присциллу О’Нил, на этом свете было бы не так тошно жить. Она колеблется недолго:

– Разрешаю.

– Я могу идти?

– Иди, Тим.

Отставив недопитую клизму с кофе, я поднимаюсь из-за стола.

– Еще одно. Моя мать?

Иоланта с видимым отвращением достает из нагрудного кармана кителя сложенную вдвое фотографию и швыряет мне через стол.

Мама.

Вот она – немолодая и почти не знакомая женщина, присевшая на узорчатую скамеечку подле крыльца, явно позирующая и оттого улыбающаяся несколько напряженно.

Мама...

– Узнаешь дом?

И верно, что-то знакомое. Ну да, тот самый коттедж, где я маялся с примотанной к креслу Иолантой перед тем, как сдался. Видимо, собственность Департамента.

– Узнаю.

– Она там живет и ни в чем не нуждается. А теперь поди вон.

Я выхожу, ни на кого не глядя. В коридоре Бабельсберга вовсю идет уборка, коммандос согнали сюда с десяток эксменов замывать на полу и стенах кровь и копоть, вылавливать пух и бумажную лапшу. Ни одного старожила, естественно, не наблюдается. А вот Федор Шпонька – здесь! Выковырнули из убежища.

Чепуха, парень. Главное, выжил. Хоть ты и щепка, плывущая по течению, но ты мне немного помог, и я тебе обязан. Если сумею – расплачусь.

В столовой, обычном месте сбора старожилов, я нахожу лишь нескольких пилотов во главе с Джо Хартрайтом. Разговоры сразу замолкают, все глаза устремляются на меня с единственным немым вопросом: «Что?»

– Отбились, – объявляю я, и кто-то из забывших дышать шумно втягивает в легкие воздух. – Спасибо «Эгиде». Присцилла решила не карать. И еще: «Магдалена» заберет раненых.

Секундная тишина. Ребятам кажется, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Они тут намаялись в ожидании худшего.

– Точно?

– Нет, приближенно! – зло рявкаю я, хотя только что хотел их успокоить. Нервы на исходе.

У Джо разбиты губы, но он ухмыляется во всю пасть. Или мне мерещится, или вчера у него было больше зубов.

– Живем, смертнички!..

– Ха! Нет, точно?

– Точно, точно!

– Откупились, значит, Лучкиным? Не, парни, я давно знал, что Присцилла – нормальная баба, с понятием...

– Качать Тима!

Меня хватают, тревожа пылающий бок, подбрасывают, и я пребольно рикошетирую от потолка.

– Хватит! Убийцы! Ему в лазарет надо! Пустите его, говорю! Пойдем, Тим...

Давно пора.

Кто-то трогает меня за плечо. О, и этот здесь! На щеке у Мустафы Безухова длинный порез, на лбу пластырь, заплывший левый глаз – цвета спелого баклажана. Красавец.

– Чего тебе?

– Ты везучий. – Я собираюсь возразить, но бывший дояр и ковбой мне не дает. – Даже с твоей способностью телепортировать – все равно везучий. Вот... – Он отчего-то конфузится.

– Хм. Ну допустим. И что дальше?

– Я пойду в твое звено, – говорит он, – если ты еще не передумал...

– А не пожалеешь?

– До боя – нет, а в бою не успею, – в тон мне отвечает он, и мы пожимаем друг другу руки, уже не соревнуясь, кто кого пережмет.

Глава 11 ПИЛОТ

Чернота.

Холодное черное ничто отделено от меня лишь толстыми круглыми стеклами кабины диспетчера. Колючие звезды вонзают в меня свои иглы.

А вот и Солнце – раскаленная желтая дробинка над скалистым гребнем, достаточно яркая, чтобы слепить глаза, слишком маленькая и далекая, чтобы согреть. Но если смотреть на него долго, а потом зажмуриться, начинает казаться, будто от желтой дробинки и вправду идет тепло... очень скупо, но идет.

Это обман рецепторов. В кабинке диспетчера, как и в башенке дежурного по ту сторону скал, иллюминаторы особые, пропускающие только видимый свет. Сверхпрочные многослойные стекла могут выдержать удар метеора массой в один грамм, летящего со скоростью сорок километров в секунду, – и не пропустят ни тепловых лучей, ни ультрафиолета, ни рентгена. Как еще при такой прочности пропускают хотя бы видимый свет – загадка.