Тысяча и один призрак

Затем, отобрав у него бороду, которую он вырвал у трупа и все еще держал в левой руке, я выгнал его из церкви и объявил, что он больше не является членом той группы рабочих, которые работают у меня. Возгласы и угрозы товарищей преследовали его до самой улицы. Опасаясь дальнейших оскорблений по отношению к Генриху IV, я велел отнести его тело в общую могилу, но и там трупу были оказаны знаки почета. Его не бросили, как других, в кучу останков, а опустили, тихонько положили и заботливо устроили в одном углу, затем благочестиво покрыли слоем земли, а не известью.

День кончился, и рабочие ушли, остался один сторож. Это был славный малый, которого я поставил из опасения, чтобы ночью никто не проник в церковь или для новых изуверств, или для новых краж, сторож этот отдыхал днем и сторожил с семи вечера до семи утра. Ночь он проводил на посту, стоя или прохаживаясь, чтобы согреться, а то присаживался к костру, разведенному у одной из самых близких к двери колонн.

Все в церкви носило отпечаток смерти, и разрушения придавали этому еще более мрачный характер. Гробницы были вскрыты, и плиты прислонены к стенам, разбитые статуи валялись на полу, там и сям раскрытые гробы явили своих мертвецов, которые должны были восстать из них в день Страшного Суда. Все это давало пищу для размышлений сильному уму, слабый же ум наполняло ужасом. К счастью, сторож умом не отличался вовсе, это был простой человек. Он смотрел на все эти обломки так же, как смотрел бы на лес во время рубки или как на скошенный луг, и только считал ночные часы, прислушивался к монотонному бою башенных часов, к этому единственному уцелевшему фрагменту разрушенной церкви. В тот момент, когда пробило полночь, и пока еще дрожали отголоски последнего удара часов под сводами мрачной церкви, он услышал громкие крики со стороны кладбища. То были крики о помощи. Когда первое изумление прошло, он взял лом и пошел к двери церкви, выходившей на кладбище, но когда сторож открыл дверь и отчетливо понял, что крики исходят из могилы королей, то не решился идти дальше, запер двери и побежал за мной в гостиницу, в которой я жил.

Я сначала не верил, что крики о помощи могли исходить из королевской могилы, но поскольку я жил напротив церкви, то сторож открыл окно, и среди тишины, нарушаемой только дуновением зимнего ветра, я действительно услышал протяжные жалобные стоны, которые, казалось, не похожи были на вой ветра. Я поднялся и отправился со сторожем в церковь. Когда мы туда пришли и заперли за собой дверь, то услышали жалобные стоны более отчетливо. К тому же тем легче было определить, откуда доносятся эти жалобные стоны, что дверь ограды кладбища, которую сторож плохо за собой закрыл, опять открылась. Итак, стало быть, эти стоны шли действительно с кладбища.

Мы зажгли два факела и направились к двери, но, пока мы шли к двери, сквозной ветер, дувший с улицы внутрь, задувал их. Я понял, что тут с горящими факелами пройти будет трудно, а на кладбище нам не придется больше сражаться с ветром. Кроме факелов, я велел зажечь еще и фонарь. Факелы наши погасли, но фонарь горел. Очутившись на кладбище, мы зажгли факелы, и ветер пощадил их. По мере того как мы подвигались, стоны начали стихать и в ту минуту, когда мы подошли к краю могилы, совсем смолкли. Мы подняли повыше свои факелы и осветили огромную яму: среди костей на слое извести и земли, которыми их засыпали, барахталось что-то безобразное. Это нечто походило на человека.

— Эй, что с вами и что вам там надо? — спросил я у этой тени.

— Увы! — воскликнула тень. — Я тот несчастный, который дал пощечину Генриху IV.

— Но как ты сюда попал? — изумился я.

— Вытащите меня сначала, господин Ленуар, потому что я умираю, а затем вы все узнаете.

С того момента, когда сторож убедился, что имеет дело с живым, овладевший было им ужас исчез, он уже приготовил лестницу, валявшуюся на траве неподалеку, держал ее и ждал моего приказания. Я велел спустить лестницу в яму и предложил рабочему вылезти. Он дотащился до основания лестницы, но когда хотел было встать и взобраться на ступеньки, то почувствовал, что у него сломаны нога и рука. Мы бросили ему веревку с глухой петлей, он обвязался ею под мышками. Другой конец веревки остался у меня, сторож спустился на несколько ступенек, и благодаря двойной опоре нам удалось освободить живого из общества мертвецов. Едва только мы вытащили беднягу из ямы, как он потерял сознание. Мы отнесли его к костру, положили на солому, и я послал сторожа за хирургом.