Тысяча и один призрак. Замок Эпштейнов

"Нет, я забочусь о твоей душе и хочу спасти ее".

"Мою душу! Ты хочешь, чтобы я поверил этой небылице; да тебе наплевать на мою душу!"

"Хочешь, я докажу, что забочусь о твоей душе?" — сказал я.

"Да, доставь мне удовольствие, докажи".

"Во сколько ты оцениваешь ту кражу, которую собираешься совершить этой ночью?"

"Ну… ну… — раздумывал вслух разбойник, поглядывая с удовольствием на сосуды, потир, дароносицу и платье Богородицы. — В тысячу экю".

"В тысячу экю?"

"Я отлично знаю, что все это стоит вдвое больше, но придется потерять, по крайней мере, две трети: эти чертовы ростовщики такие воры!"

"Пойдем ко мне".

"К тебе?"

"Да, ко мне, в священнический дом. У меня есть тысяча франков, и я отдам тебе их наличными".

"А остальные две тысячи?"

"Другие две тысячи? Что ж, даю тебе честное слово священника, что я поеду на свою родину; у матери моей есть небольшое имение, я продам три или четыре арпана земли, чтобы получить остальные две тысячи франков, и отдам их тебе".

"Да, чтобы назначить мне свидание и устроить западню!"

"Ты сам не веришь в то, что говоришь", — сказал я, протягивая ему руки.

"Да, это правда, я не верю, — сказал он мрачно. — А мать твоя, значит, богата?"

"Моя мать бедна".

"Так она разорится?"

"Если я скажу ей, что ценой ее разорения я спас душу, она благословит меня. К тому же, если у нее ничего не останется, она приедет жить ко мне, а у меня всегда хватит денег на двоих".

"Я принимаю твое предложение, — сказал он, — идем к тебе".

"Хорошо, но подожди!"

"А что?"

"Спрячь в дарохранительницу все вещи, что ты оттуда взял и запри ее на ключ — это принесет тебе счастье".

Разбойник нахмурился с видом человека, одолеваемого религиозным чувством помимо его воли; он поставил священные сосуды в дарохранительницу и старательно ее запер.

"Пойдем", — сказал он.

"Сначала перекрестись", — сказал я.

Он попытался насмешливо захохотать, но смех его тут же сам собой умолк.

Он перекрестился.

"Теперь иди за мной", — сказал я.

Мы вышли через маленькую дверь; меньше чем через пять минут мы были у меня.

Во время этой дороги, как коротка она ни была, разбойник казался очень озабоченным, он осматривался кругом, опасаясь, не устроил ли я какой-нибудь засады.

Войдя ко мне, он остановился у двери.

"Ну, где же тысяча франков?" — спросил он.

"Подожди", — ответил я.

Я зажег свечу у потухавшего в камине огня, открыл шкаф и вытащил оттуда мешок.

"Вот они", — сказал я.

И я отдал ему мешок.

"А когда я получу остальные две тысячи?"

"Я прошу шесть недель".

"Хорошо, даю тебе шесть недель".

"Кому их отдать?"

Разбойник некоторое время думал.

"Моей жене", — сказал он.

"Хорошо!"

"Но она не будет знать, откуда эти деньги и как я их достал?"

"Этого не будет знать ни она, ни кто-либо другой. Но и ты, в свою очередь, никогда не предпримешь ничего ни против церкви Божьей Матери в Этампе, ни против какой-либо другой церкви, находящейся под покровительством Пресвятой Девы?"

"Никогда".

"Честное слово?"

"Честное слово Артифаля!"

"Иди, мой брат, и не греши больше".

Я поклонился ему и сделал знак рукой, что он может уйти.

Он как будто минуту колебался; потом, открыв осторожно дверь, исчез.

Я стал на колени и стал молиться за этого человека.

Не успел я еще окончить молитву, как постучали в дверь.

"Войдите", — сказал я, не оборачиваясь.

Кто-то вошел и, видя, что я молюсь, остановился и стал сзади меня.

Окончив молитву, я обернулся и увидел Артифаля, стоявшего неподвижно у дверей с мешком под мышкой.

"Вот, — сказал он мне, — я принес тебе обратно твою тысячу франков".

"Мою тысячу франков?"

"Да, и отказываюсь также от остальных двух тысяч".

"А все же данное тобой обещание остается в силе?"

"Еще бы!"

"Стало быть, ты раскаиваешься?"

"Не знаю, раскаиваюсь я или нет, но я не хочу твоих денег, вот и все".

И он положил мешок на буфет.

Затем, пристроив мешок, он остановился, словно намереваясь о чем-то попросить, но чувствовалось, что просьбе этой трудно сорваться с его уст. Глаза его как бы спрашивали меня о чем-то.

"Что вы хотите? — спросил я его. — Говорите, мой друг. То, что вы сделали, хорошо; не стыдитесь поступить еще лучше".

"Ты глубоко веришь в Божью Матерь?" — спросил он меня.

"Глубоко".

"И ты веришь, что при ее заступничестве человек, как бы он ни был виновен, может спастись в час смерти? Так вот взамен твоих трех тысяч франков дай мне какую-нибудь реликвию, четки или что другое, чтобы я мог поцеловать их в час моей смерти".

Я снял образок и золотую цепочку, которые моя мать надела мне на шею в день моего рождения и с которыми я с тех пор никогда не расставался, и отдал их разбойнику.

Он приложился губами к образку и убежал.

Целый год я ничего не слышал об Артифале. Он, без сомнения, покинул Этамп и действовал в другом месте.

В это время я получил письмо от моего собрата, викария из Флёри. Моя добрая мать была очень больна и звала меня к себе. Я взял отпуск и поехал к ней.

Полтора-два месяца хорошего ухода и молитв восстановили здоровье моей матери. Мы расстались, я был весел, мать была здорова, и я вернулся в Этамп.