Тысяча и один призрак. Замок Эпштейнов

Я твердо намерен был поселиться во Франции или Германии: мне не хотелось встречаться с человеком, который ненавидел меня и кого я не мог любить, — то есть с мужем моей матери. Вдруг до меня дошло известие, что граф Джордаки Копроли убит казаками моего отца.

Я поспешил вернуться. Я любил свою мать, понимал, как тяжело для нее одиночество, понимал, как она нуждалась в том, чтобы при ней в такую минуту находился человек, возможно, дорогой ей. Хотя она и не питала ко мне нежных чувств, но я все же был ее сыном. И вот однажды утром я неожиданно вернулся в замок наших предков.

Я встретил здесь молодого человека, которого поначалу счел чужим, но потом узнал, что он мой брат.

То был Костаки, незаконнорожденный, усыновленный после второго брака. Костаки, неукротимый человек, каким вы его видели; для него единственный закон — его страсти, для него на свете нет ничего святого, кроме матери; он подчиняется мне, как тигр подчиняется руке, укротившей его, но с вечным рычанием и со смутной надеждой сожрать меня в один прекрасный день. Внутри замка, в жилище Бранкованов и Вайвади, я еще повелитель; но за этой оградой, на воле, он вновь превращается в дикое дитя лесов и гор, желая, чтобы все гнулось под его железной волей. Почему он сегодня уступил? Почему сдались его люди? Я не знаю: то ли по старой привычке, то ли в память о былом почтении. Но я не хотел бы еще раз рискнуть на такое испытание. Оставайтесь здесь, не выходите за стены замка, и тогда я ручаюсь за все. Если же вы сделаете хоть один шаг за ограду, тогда я ни за что не ручаюсь, кроме того, что буду готов умереть, защищая вас.

"Не могла бы я, согласно желанию моего отца, продолжить мой путь в монастырь Сагастру?"

"Пожалуйста, попробуйте, приказывайте, я буду вас сопровождать; но я буду убит по дороге, а вы… вы не доедете".

"Что же делать?"

"Оставаться здесь, терпеть, выжидать событий, пользоваться случаем. Предположите, что вы попали в вертеп разбойников и что только одно мужество может вас спасти, что только одно ваше хладнокровие может вас выручить. Хотя моя мать отдает предпочтение Костаки, сыну любви, но она добра и великодушна. К тому же она урожденная Бранкован, настоящая княгиня. Вы ее увидите; она защитит вас от грубых страстей Костаки. Отдайте себя под ее покровительство. Вы красивы: она вас полюбит. Впрочем (он посмотрел на меня с неизъяснимым волнением), кто может, увидев вас, не полюбить? Пойдемте теперь в столовую, она ждет нас там. Не высказывайте ни смущения, ни недоверия; говорите по-польски, никто здесь не знает этого языка. Я буду переводить моей матери ваши слова; не беспокойтесь, я переведу лишь то, что нужно будет сказать. Особенно не проговоритесь ни единым словом о том, что я вам открыл, никто не должен знать, что мы заодно. Вы еще не знаете, что даже самые правдивые люди прибегают к хитрости и обману. Пойдемте.

Я следовала за ним по лестнице, освещенной смоляными факелами, которые горели на железных дланях, прикрепленных к стене.

Эта необычная иллюминация устроена была, по-видимому, для меня.

Мы вошли в столовую.

Как только Грегориска открыл дверь и произнес по-молдавски слово, которое я уже понимала — "иностранка", величественная женщина подошла к нам.

Это была княгиня Бранкован.

Ее седые волосы заплетены были вокруг головы. На ней была соболья шапочка с плюмажем — знаком ее княжеского происхождения, туника из золотой парчи, корсаж, усыпанный драгоценными камнями, и длинное платье из турецкой материи, отороченное таким же мехом, из какого была шапочка.

Она держала в руках янтарные четки и быстро перебирала их пальцами.

Рядом с ней стоял Костаки в богатом и пышном мадьярском костюме, делавшем его еще более странным.

На нем было зеленое бархатное платье с широкими рукавами, ниспадавшими до колен, красные кашемировые штаны и вышитые золотом сафьяновые туфли; голова его была непокрыта, длинные иссиня-черные волосы падали на обнаженную шею, где виднелась узкая белая полоска шелковой рубахи.

Он неловко поклонился мне и произнес по-молдавски несколько слов, но я не поняла их.

— Вы можете говорить по-французски, мой брат, — сказал Грегориска, — наша гостья полька и понимает этот язык.

Тогда Костаки выговорил несколько слов по-французски; я столь же мало поняла их, как и те, что он сказал по-молдавски; но мать, церемонно протянув мне руку, прервала его. Очевидно, она хотела дать понять сыновьям, что принимать меня должна она.

Ее приветственную речь, произнесенную по-молдавски, я легко поняла благодаря выражению ее лица. Она указала мне на стол, предложила место возле себя, указала жестом на весь дом, как бы поясняя, что он весь к моим услугам; и затем, усевшись первой с благосклонной важностью, она перекрестилась и начала читать молитву.

Тогда каждый занял место, назначенное ему по этикету; Грегориска сел около меня. Я уступила Костаки предназначенное мне как иностранке почетное место около его матери Смеранды.

Так звали княгиню.