Тысяча и одна ночь. В 12 томах

И я бросился к ее ногам, чтобы выразить ей свою благодарность за все ее милости. И мы расстались со слезами страсти на глазах. И я вышел из садов, пройдя те же повороты, что и в первый раз.

Так вот на следующий день я всей душою надеялся получить знак от моей возлюбленной, который позволил бы мне рассчитывать на новое свидание в садах. Но прошел день, и он не принес мне воплощения самой заветной надежды моей. И я не мог сомкнуть глаз в ту ночь, не понимая, в чем причина этого молчания. И на следующий день, несмотря на присутствие моего покровителя, визиря царя Сабур-шаха, который пытался угадать причину моего волнения, и на слова, которые он говорил мне, чтобы отвлечь меня, я видел все в черном свете и не хотел прикасаться ни к какой еде. И когда наступил вечер, я спустился к садам, когда они еще не были закрыты для посещений, и, к своему великому изумлению, увидел, что все рощи заняты стражниками, и, подозревая, что произошло какое-то серьезное событие, я поспешил домой. И, добравшись до дома, я нашел ожидавшего меня евнуха принцессы. И он дрожал и не мог успокоиться, находясь в моей комнате, словно из всех углов ее на него готовы были выскочить вооруженные люди, способные разорвать его на куски. И он вручил мне бумажный свиток, похожий на тот, который он уже вручал мне, и быстро удалился.

И я развернул свиток и прочел следующее: «Знай, о ядрышко моей нежности, что юная лань была удивлена появившимися охотниками, когда ее покинул грациозный олень. И теперь за ней следят стражники всего сада. Так что будь осторожен, пытаясь ночью при лунном свете найти свою лань. И будь начеку, стараясь сохраниться от преследователей наших врагов. И главное, не впадай в отчаяние, что бы ни случилось и что бы ты ни услышал в эти дни. И пусть даже сама смерть моя не заставит тебя потерять рассудок до такой степени, что ты забудешь об осторожности. Уассалам!»

Когда я прочитал это письмо, о царь времен, мои тревоги и предчувствия достигли крайнего предела, и я окунулся в поток своих бурных мыслей. Поэтому, когда на следующий день по дворцу разнеслись слухи о столь же внезапной, как и необъяснимой смерти принцессы Зулейки, душевная боль моя уже достигла своей вершины, и я, не испытывая ни малейшего изумления, упал в обморок в объятиях своего покровителя, уткнувшись головой в его колени.

И я пребывал в состоянии, близком к смерти, в течение семи дней и семи ночей, после которых благодаря трогательной заботе, оказанной мне моим покровителем, визирем царя Сабур-шаха, я вернулся к жизни с душой, полной скорби, и сердце мое забилось, окончательно отвернувшись от жизни. И не в силах больше оставаться в этом дворце, омраченном скорбью о моей возлюбленной, я решил тайно бежать оттуда при первой же возможности, чтобы погрузиться в одиночество в местах, где присутствует лишь Аллах и дикая трава.

И как только сгустилась ночная тьма, я собрал все, что было у меня самого ценного — алмазы и самоцветы, — и подумал: «Уж лучше бы судьба распорядилась так, чтобы я умер тогда на ветке старого дерева в Дамаске, в саду отца моего, вместо того чтобы вести теперь жизнь, полную скорби и боли, более горькую, чем мирра». И я воспользовался отсутствием своего покровителя, чтобы выскользнуть из дворца и из города Шираза в поисках одиночества подальше от обитаемых земель.

И я шел не останавливаясь всю ночь и весь следующий день, и ближе к вечеру, остановившись на обочине дороги рядом с источником, я услышал позади себя конский топот и увидел в нескольких шагах от себя молодого всадника, чье лицо, освещенное румянцем закатного солнца, показалось мне более красивым, чем лицо ангела Ридвана[62]. И он был облачен в великолепные одежды, какие носят только эмиры и сыновья царей. И он взглянул на меня и только махнул рукой в знак благочестивого приветствия, не произнеся обычного «салам», принятого между мусульманами. И я, вернув ему таким же образом приветствие, подумал: «Как жаль, что этот замечательный юноша — неверующий!» Однако, несмотря на это, я пригласил его отдохнуть и напоить его коня, сказав ему:

— О господин, да будет для тебя вечерняя прохлада и да будет вкусна эта вода для твоего усталого благородного скакуна!

И при этих словах он улыбнулся и, спрыгнув на землю, привязал коня за уздечку поближе к источнику, потом подошел ко мне и вдруг обнял меня и поцеловал с особенным пылом. А я, удивленный и одновременно очарованный, посмотрел на него внимательнее и громко вскрикнул, узнав в этом юноше свою любимую Зулейку, которую я считал лежащей под могильным камнем.