Тысяча и одна ночь

 В яблоке сошлись два цвета —
 Два влюбленных на свиданье,
 Яркий блеск весны и лета,
 Темный блеск похолоданья.
 Стала алою подруга,
 Он же — зелен от испуга.

И были в этом саду абрикосы, миндальные и камфарные, из Гиляна[153] и Айн-Таба, и сказал о них поэт:

 Прости мне, абрикос, что ты уподоблен
 Влюбленному близ той, в которую влюблен.
 Все признаки в тебе любовного страданья:
 Лицом ты желтоват, а сердцем изъязвлен.

И были в этом саду сливы, вишни и виноград, исцеляющий больного от недугов и отводящий от головы желчь и головокружение, а смоквы на ветвях — красные и зеленые — смущали разум и взоры, как сказал о них поэт:

 Плоды смоковницы сверкают в вышине
 Бело-зеленые в листве темно-зеленой,
 Они как караул на городской стене,
 Что полночью не спит, неся дозор бессонный.

И были в этом саду груши — тирские[154], алеппскне и румские, разнообразных цветов, росшие купами и отдельно…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Когда же настала восемьсот шестьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что сыновья купцов, когда пришли в сад, увидали там плоды, которые мы упомянули, и нашли груши тирские, алеппские и румские, разнообразных цветов, росшие купами и отдельно, желтые и зеленые, ошеломляющие взор. И поэт сказал о них:

 Отведай эту грушу на здоровье,
 Она, как лик влюбленного, желта,
 Ее скрывают листья, как фата
 Девицу, истомленную любовью.

И были в этом саду султанийские персики разнообразных цветов, желтые и красные, как сказал о них поэт:

 Вот персики — как будто кровь драконова
 Покрыла их, растущих близ лужка.
 Они — орехи золота червонного,
 Где темной кровью тронута щека.

И был в этом саду зеленый миндаль, очень сладкий, похожий на сердцевину пальмы, а косточка его — под тремя одеждами творением владыки одаряющего, как сказал поэт:

 Три одеяния на теле свежем,
 Три разные — они нерукотворны.
 И все равно конец их неизбежен
 Прохладным утром или ночью черной.

И были в этом саду мандарины и померанцы, подобные калгану, и сказал о них поэт, от любви обезумевший:

 О мандарин! Ладони не хватает,
 Чтоб охватить твой снег и твой огонь!
 И что за снег — он от тепла но тает,
 Что за огонь — он не палит ладонь!

А другой сказал и отличился:

 О померанец — с ветки он смеется.
 А ветвь подобна стану девы чудной.
 Когда она под легким ветром гнется,
 Плод — мяч златой под клюшкой изумрудной.

И были в этом саду сладкие лимоны с прекрасным запахом, подобные куриным яйцам; и желтизна их — украшение плодов, а запах их несется к скрывающему, как сказал кто-то из описывающих:

 Взгляни: лимон нам приоткрыл лицо.
 Он радует сияньем постоянным,
 Похожий на куриное яйцо,
 Которое раскрашено шафраном.

И были в этом саду всякие плоды, цветы, и зелень, и благовонные растения — жасмин, бирючина, перец, лаванда и роза во всевозможных видах своих, и баранья трава, и мирта, и все цветы полностью, всяких сортов. И это был сад несравненный, и казался он смотрящему уголком райских садов: когда входил в него больной, он выходил оттуда, как ярый лев. И не в силах описать его язык: таковы его чудеса и диковинки, которые найдутся только в райских садах; да и как же нет, если имя его привратника — Ридван! Но все же между этими двумя садами — различие.

Сказка о Нур ад-Дине и Мариам-кушачнице

И когда дети купцов погуляли по саду, они сели, погуляв и походив, под одним из портиков в саду и посадили Нур ад-Дина посредине портика…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.