Тысяча миль в поисках души

У нас тысячи санаториев и домов отдыха, где по профсоюзным путевкам отдыхают миллионы трудящихся. Какому-нибудь Брауну с завода Форда такое и присниться не может. И горы у нас есть и озера живописные, берега лесные, и зелени хоть отбавляй. И все это не «Private property», а принадлежит всем нам.

Но, черт возьми, что-то не помню я деревянных столов и детских качелей в подмосковных лесах, автоматов, чтобы за гривенник выдавали бутылку с квасом, чтобы продавали там фотопленку и предупреждали, что пиджаки на деревья вешать нельзя — деревья-то портятся от этого, а ведь это народная собственность, не какая-то там «частная собственность».

Однажды я спросил американца: «Кто поставил эти столы и жаровни, детские качели и горки, кто создал этот лесной парк?», «Ассоциация торговцев города», — ответил американец. Торговцев? Когда упоминают торговцев, всегда слышится слово «прибыль». Американец понял мой немой вопрос. «Видите ли, здесь простой коммерческий плюс психологический расчет, — объяснил он. — Люди часто принимают неожиданные решения. Предположите, что в воскресенье утром вы решили поехать в лес. Вам не нужно бегать по магазинам. Вы знаете, что там, в лесу, вас ждут все удобства. Там вы купите хлеб и пиво, мороженое и жевательную резинку, темные очки и пленку для фотоаппарата, воздушный шарик для малыша и пилюли от насморка. На бензоколонке в нашем городе вы заправите свою машину, купите на память открытки с видами гор, может быть, поужинаете у нас или сходите в кино. Короче говоря, вы привезете и оставите нам свои деньги. То, что мы построили в лесу, окупилось в первый же месяц и с тех пор приносит прибыль».

Здесь прибыль течет в карманы частников. У нас бы она поступала в распоряжение государства, то есть всего народа.

Так мы рассуждали. («А вот у нас… А у них…») Побольше бы нам автоматов в быту! Чтобы сунул монетку в щелочку — получай баночку молока, или бумажный стакан горячего бульона, или бутылку нарзана. Да чтобы стояли эти автоматы, как здесь, на вокзалах, в подъездах жилых домов, в коридорах учреждений, на улицах, в парках. Да чтобы они работали, а не стояли как монументы бесхозяйственности. Так рассуждали мы, пока Димкин папа не сказал:

— Только чтобы автоматы не пожирали людей. Помнишь Аппалачские горы?

Разве можно забыть Аппалачские горы!

Разве можно забыть, как стояли мы с Вандой по щиколотку в снегу и прислушивались к скрипу чьих-то шагов. Было холодно и пустынно, как на кладбище. Серые деревянные дома молча глядели на горы пустыми глазами-окнами. Ветер мел снег в распахнутые двери, раскачивал детские качели на пустыре. Ни одного человеческого следа на снегу, кроме следа нашей машины. Ни души вокруг. Ни единого человеческого дыхания, кроме нашего с Бандой.

— Кто-то идет! — шепотом говорит Ванда. — Вы верите в привидения?

Чьи-то шаги скрипят по снегу внизу у ручья. Они все ближе и ближе, но никого не видно. Но вот из тумана появляется человеческая фигура. Человек идет к нам. Он, как привидение, как призрак в этом мертвом городе.

Город Стотсбери умер несколько лет назад. Сегодня вы не найдете упоминания о нем ни в справочниках автомобильной ассоциации Америки, ни в дорожных атласах Рэнд Макнелли. Я знаю, как он умирал. О его агонии рассказал мне шофер Говард по прозвищу «Здесь что-то не так». Это он восемь лет назад вел колонну из четырех грузовиков по горным дорогам Западной Вирджинии. В грузовиках был новейший угольный комбайн — «электронный шахтер», как называют это чудо техники здешние горняки.

Плакал дождливый день. Кружились, убегали назад мокрые холмы и леса. За рулем сидел сменщик. Говард дремал, сжимая руками и коленями винтовку. Им всем выдали винтовки перед поездкой.

— Это еще зачем? — удивился тогда Говард. — Здесь что-то не так!

— Не обращайте внимания! — сказал представитель фирмы, инженер, который должен был поехать с грузовиками, чтобы установить на шахте угольный комбайн.

— Я надеюсь, что мне не придется стрелять? — спросил Говард. — Знаете, я вдоволь настрелялся на войне, больше не хочется.

— Ну, конечно, конечно! — поспешил успокоить его представитель фирмы. — Винтовки — это только для вида. Если и придется стрельнуть разок-другой, то, конечно, в воздух.

Теперь этот инженер сидел третьим в кабине, и голова Говарда то и дело падала на его плечо.

Говарду снилась Корея. Будто бы его грузовик останавливает патруль и солдат в каске говорит ему: «Я бы на твоем месте повернул обратно». Говард смотрит на солдата и силится понять, почему у того на каске горит шахтерская лампочка. «Но у меня приказ», — говорит Говард солдату. «Беды хочешь?» — угрожающе спрашивает солдат и кладет руку на гранаты, которые висят у него на поясе.

Говард просыпается и лезет в карман за сигаретами. Отчего у него так скверно на душе? То ли от дождя, то ли от бесчисленных поворотов дороги, от которых слегка кружится голова и начинает поташнивать. Не заболел ли он? Во всяком случае, здесь что-то не так.

Прошлым вечером, когда они остановились в одном поселке перекусить, к их столу подошел сутулый длиннорукий парень.