Тысяча осеней Якоба де Зута

– Нарядили нас в пропахшие нафталином парадные тряпки полуторавековой давности: Хеммей в кафтане с жемчужными пуговицами, мавританском жилете и шляпе со страусиным пером и в белых полотняных чехлах поверх башмаков. Мы с ван Клефом расфуфырились в том же духе, так что все вместе походили на тройку подпорченных французских пирожных. Нас доставили в паланкине до дворцовых ворот. Дальше мы три часа плутали пешком по коридорам и внутренним дворикам, через миллион дверей и приемных, по дороге обмениваясь избитыми шутками с разнообразными чиновниками, советниками и принцами. В конце концов добрались до Тронного зала. Здесь уже невозможно больше делать вид, будто бы мы явились с настоящим посольством, а не притащились за тридевять земель полизать задницу великому правителю. Сёгун, полускрытый ширмой, сидит на возвышении в глубине комнаты. Церемониймейстер объявляет: «Оранда капитан!» Хеммей боком, словно краб, семенит к сёгуну и опускается на колени в специально отведенном для этого месте. Нам запрещено даже смотреть на сиятельную особу. Молча ждем высочайшего знака. Наконец великий военачальник, победитель мятежных варваров, поднимает кверху указательный палец. Камергер зачитывает текст, который не менялся с тысяча шестьсот шестидесятых, запрещающий нам обращать японских подданных в нехорошую христианскую веру, а также нападать на китайские джонки и на жителей острова Рюкю, и повелевающий сообщать о любых коварных замыслах против Японии, буде нам станет о них известно. Хеммей просеменил в обратную сторону, и на этом церемония завершилась. Согласно записи в моем дневнике, вечером Хеммей стал жаловаться на желудочные колики, которые на пути домой перешли в дизентерийную лихорадку… Впрочем, признаюсь, диагноз мог быть и не совсем точным.

Элатту, закончив штопку, раскатывает постель.

– Гадкая смерть. Дождь лил без перерыва. Местечко называлось Какэгава. «Только не здесь, Маринус, только не так», – простонал он и умер…

Якобу представляется могила, вырытая в языческой земле, и как его самого туда опускают.

– …Как будто я Господь Бог и могу вмешиваться в такие дела.

Рев тайфуна внезапно переменил тональность.

– Око бури. – Маринус поднимает взгляд к потолку. – Прямо над нами.

XII. Парадный кабинет в доме управляющего на Дэдзиме Несколько минут назад пробило десять, 23 октября 1799 г.

– Все мы – люди занятые. – Унико Ворстенбос пристально смотрит через стол на переводчика Кобаяси. – Прошу вас, обойдитесь хоть раз без изысков и сразу назовите цифру.

Мелкий дождик шелестит по крыше. Якоб обмакивает перо в чернила.

Ивасэ переводит камергеру Томинэ – тот прибыл сегодня утром из Эдо и привез свиток в футляре со знаком трилистника.

Кобаяси только начал разворачивать свиток со своим переводом послания из Эдо.

– Цифру?

– Что предлагает сёгун? – преувеличенно-терпеливо спрашивает Ворстенбос.

– Девять тысяч шестьсот пикулей, – объявляет Кобаяси. – Лучшая медь.

«9600, – перо Якоба царапает по странице, – пикулей меди».

– Это предложение есть намного больше, – уверяет Ивасэ Банри. – И лучше.

На улице блеет овца. Якоб не в силах угадать, что думает начальство.

– Мы требуем двадцать тысяч пикулей, – говорит Ворстенбос, – а нам предлагают меньше десяти? Сёгун хочет оскорбить губернатора ван Оверстратена?

– Увеличить квота втрое за один год, – Ивасэ все-таки не дурак, – не есть оскорбить.

– Беспримерная щедрость! – Кобаяси переходит в наступление. – Я много недель прилагать силы, чтобы достичь результат.

Ворстенбос косится на Якоба: «Это не записывать».

– Медь может прибыть через два или три день, – говорит Кобаяси, – если вы посылать.

– Склады в Сага, – добавляет Ивасэ, – в провинции Хидзэн, близко. Я поразиться, как много медь дает Эдо. Как пишет главный советник, – переводчик указывает на свиток, – почти все пакгаузы есть пустой.

Ворстенбос, не слишком воодушевляясь этими речами, просматривает голландский перевод послания.

Маятник часов черпает время, как лопата могильщика.

Вильгельм Молчаливый смотрит в будущее, которое давным-давно стало прошлым.

– Почему в этом письме, – спрашивает Ворстенбос, глядя на Кобаяси поверх очков-полумесяцев, – ни слова не сказано о том, что факторию на Дэдзиме могут закрыть?

– Я не быть в Эдо, – невинно отвечает Кобаяси, – когда составлять ответ.

– Невольно задумаешься, не случилось ли вам приукрасить письмо генерал-губернатора в том же духе, как с теми павлиньими перьями, что стали у нас притчей во языцех?

Кобаяси смотрит на Ивасэ, как бы говоря: «Вы что-нибудь поняли?»

– На переводе, – объявляет Ивасэ, – стоят печати от все четыре старший переводчик.

– У Али-Бабы было сорок разбойников, – вполголоса произносит Лейси. – Стал ли он от этого честнее?

– Вот в чем вопрос, господа! – Ворстенбос поднимается на ноги. – Смогут ли девять тысяч шестьсот пикулей купить Дэдзиме отсрочку приговора на двенадцать месяцев?

Ивасэ переводит вопрос для сведения камергера Томинэ.