Тысяча осеней Якоба де Зута

— Я испугался, что могу ее потерять. Страница из дневника голландца попала ко мне в руки, благодаря доброй службе твоего коллеги Кобаяши. Посмотри. Я принес ее.

Эномото разворачивает лист европейской бумаги и показывает Узаемону:

«Сохрани это, — приказывает памяти Узаемон. — Покажи мне ее в самом конце».

— Де Зут рисует хорошо, — Эномото складывает бумажный лист. — Достаточно хорошо, чтобы вдова Аибагавы Седжан забеспокоилась о том, что у голландца появились планы на самое ценное достояние семьи. Словарь, который твой слуга тайком притащил Орито, доказал это. Мой человек убедил вдову отказаться от похоронного протокола, предусматривающего долгий траур, и решить будущее ее падчерицы без лишних формальностей.

— Вы рассказали той жестокосердечной женщине о ваших безумных обычаях?

— Что земляной червь знает о Копернике, то и ты знаешь о догмах.

— Вы держите гарем уродиц для забав монахов…

— Ты не слышишь, как начинаешь говорить, словно ребенок, который вечером тянет время, чтобы его не отправили в постель?

— А почему тогда не выступить в Академии, — спрашивает Узаемон, — с докладом о…

— Почему вы, смертные комары, полагаете, что мне важно, поверите вы в это или нет?

— …об убийстве ваших «собранных Даров», чтобы «извлечь эссенцию их душ»?

— Это твой последний шанс спасти дом Огавы от…

— А потом разлить по бутылкам, словно духи, и «вдыхать», как лекарство, пытаясь отодвинуть приход смерти? Почему не разделить магическое откровение со всем миром? — Узаемон хмуро смотрит надвигающиеся фигуры. — Вот моя догадка: потому что внутри вас еще есть малая часть, которая не обезумела, ваш внутренний Джирицу, и она говорит: «Это зло».

— О — о, зло. Зло, зло, зло. Вы всегда используете это слово, словно оно — меч, а не глупое самомнение. Когда ты высасываешь желток из яйца, это что, зло? Выживание — закон Природы, и мой орден хранит — или, лучше того, являет собой — секрет выживания, отрицания смерти. Новорожденные младенцы представляют собой лишь насущную необходимость: после первых двух недель жизни укоренившуюся в теле душу извлечь уже невозможно, а пятьдесят членов ордена нуждаются в устойчивых поставках, да еще надо покупать благорасположение кое — кого из политической элиты. Твой Адам Смит все прекрасно понял бы. Более того, без ордена эти Дары не родились бы вообще. Они — составляющие, изготавливаемые нами. И где тут твое «зло»?

— Красноречивое безумие, Владыка-настоятель Эномото, остается безумием.

— Мне больше шестисот лет. А ты умрешь через несколько минут…

«Он верит в эти догмы, — видит Узаемон. — Он верит в каждое слово».

— …так кто сильнее? Твои доводы? Или мое красноречивое безумие?

— Освободите меня, — говорит Узаемон, — освободите госпожу Аибагаву, и я расскажу вам, где находится сви…

— Нет — нет, никаких переговоров. Никто за пределами ордена не может узнать наши догмы и остаться в живых. Ты должен умереть, как Джирицу, и эта вечно сующая нос в чужие дела старая травница…

Узаемон рычит от горя:

— Она никому не причиняла вреда.

— Она хотела навредить моему ордену. Мы защищаем себя. Но я хочу, чтобы ты взглянул на это — артефакт Судьбы, принявшей облик голландца Ворстенбоса, который продал его мне, — Эномото подносит к лицу Узаемона пистоль, сделанный иностранцами. — Инкрустированная перламутром рукоять, а мастерство изготовления достаточно высокое, чтобы не верить конфуцианцам, отрицающим наличие души у европейцев. Он дожидался тебя с того самого момента, как Шузаи поведал мне о твоих героических планах. Смотри, смотри, Огава, это тебя касается. Сначала курок поднимается до «половины взвода». Потом пистоль заряжается со стороны «дула». Сыпется порох, за ним следует свинцовый шарик, завернутый в бумагу. Заряжается «шомполом», который крепится под стволом…

«Сейчас, — сердце Узаемона стучит кровавым кулаком. — Сейчас, сейчас…»

— …затем насыпаем на открытую полку, сюда, немного пороха, закрываем крышкой, и теперь наш пистоль «заряжен и готов». Сделано за половину голландской минуты. Да, опытный лучник может посылать стрелу за стрелой в мгновение ока, но на изготовление пистоля уходит гораздо меньше времени, чем на подготовку опытного лучника. И любой сын говновоза может вытащить такой и уложить на землю всадника — самурая. Наступит день — ты его не увидишь, в отличие от меня, — когда такое оружие перевернет наш замкнутый мир. Нажимается курок, кремень бьется об «огниво», крышка открывается, искра зажигает полочный заряд, от которого пламя через «запальное отверстие» попадает в камеру основного порохового заряда, и свинцовый шарик пробивает твое…

Эномото прижимает ствол пистолета к сердцу Узаемона.

Узаемон чувствует, как струйка теплой мочи стекает по бедрам, но слишком напуган, чтобы устыдиться этого.

«Сейчас, сейчас, сейчас, сейчас, сейчас, сейчас, сейчас…»

— …или, может… — дуло пистолета «целует» висок Узаемона.

«Сейчас — сейчас — сейчас — сейчас — сейчас — сейчас — сейчас…»