Тысяча поцелуев, которые невозможно забыть

Шаг вперед отозвался разлетевшимся по всему залу эхом, и этот звук потряс меня до костей, натянул ослабевшие мышцы, наполнил их живительной силой. Я наклонилась, подняла виолончель, потрогала гриф. Потом взяла смычок. Легкий, изящный, он как будто прирос к пальцам.

Я опустилась на стул, подстроила шпиль под мой рост. Инструмент был чудесный, самый лучший из всех, что мне встречались. Я закрыла глаза и поднесла руку к струнам — проверить настройку.

Разумеется, все было идеально.

Я сдвинулась к краю сиденья, поставила поудобнее ноги, поерзала и наконец почувствовала, что готова.

И только тогда позволила себе поднять голову. Прожектор над головой сиял словно солнце. Я набрала воздуха в легкие, закрыла глаза, коснулась смычком струн…

И заиграла.

Первые ноты «Прелюдии» Баха передались от смычка струне и устремились в зал, заполнив все огромное пространство божественными звуками. Музыка приняла меня в свои объятия, овладела мной и полилась из меня, обнажая мою душу перед каждым, способным слышать.

В моем воображении зал был полон, забит до отказа любителями музыки, пришедшими послушать меня, услышать музыку, которая требовала быть услышанной. Услышать мелодии, не оставляющие в зале сухих глаз. Сыгранные с такой страстью, которая наполнит все сердца и тронет все души.

Падающий сверху жаркий свет грел мышцы и гасил боль, и я улыбалась ему. Пьеса подошла к концу. Я начала другую. Я играла и играла, не ведя счет времени, пока не заболели пальцы, и только тогда подняла смычок. Тишина окутала зал. Что еще сыграть? Я знала. Знала, что хочу и что должна сыграть.

Я всегда мечтала, что когда-нибудь исполню эту пьесу на престижной сцене. Пьесу, которая, как никакая другая, была созвучна моей душе. Пьесу, которая еще долго после моего ухода будет оставаться на этой сцене. Ту, которой я попрощаюсь с моей страстью. Услышав ее чистейшее эхо в этом величественном зале, я уже никогда не захочу и не смогу исполнить ее еще раз. Никакой виолончели больше не будет.

Здесь я оставлю эту частичку сердца. Здесь попрощаюсь со страстью, дававшей мне силы, бывшей моей спасительницей в самые трудные времена отчаяния и одиночества.

Здесь я оставлю ноты, которые будут вечно танцевать в воздухе.

Руки немного дрожали, и, прежде чем начать, я взяла небольшую паузу. Слезы текли быстрее и быстрее, но вызвала их не печаль. Они были прощанием двух близких друзей — музыки и породившей ее жизни, — говорящих одна другой, что им нужно расстаться, но что когда-нибудь они снова будут вместе.

Я положила смычок на струны и выпустила «Лебедя» из «Карнавала животных». Дрожь в руках унялась, но едва я услышала любимую музыку, как к горлу подступил комок. Каждая нота звучала тихой молитвой, каждое крещендо — громогласным гимном Богу, наградившему меня этим даром. Даром исполнять музыку и чувствовать ее в своей душе.

А еще эти ноты были благодарностью инструменту, позволившему славить его с таким восхитительным изяществом. Позволившему любить его так, что он стал частью меня, самой тканью моего естества.

И, наконец, вплывая мягко в зал, эти нежные звуки несли мою вечную благодарность парню, молча сидящему в темном зале. Парню, чей талант фотографа не уступал моему таланту музыканта. Он был моим сердцем. Сердцем, отданным мне еще в детстве. Сердцем, ставшим половинкой моего собственного. Я благодарила того, кто, страдая сам, подарил мне это прощание. Подарил, в настоящем, мечту, которая уже никогда не осуществится в будущем.

Отзвучала последняя нота. Рука дрогнула, и слезы упали на дерево. Я не опустила смычок, я держала его до тех пор, пока последнее эхо верхней ноты не улетело в небеса, чтобы занять там место среди звезд.

Только тогда я тихонько поднялась и, улыбнувшись, представила публику и аплодисменты. Я склонила голову, опустила на пол виолончель и положила сверху смычок. Как все и было.

В последний раз поклонившись зрителям, я вышла из туннеля света и ступила в темноту. Стук каблуков прозвучал вялым барабанным ритмом. Я была уже на последней ступеньке, когда в зале, сметая останки мечты, зажегся свет.

Переведя дух, я прошла взглядом по пустым красным креслам, потом еще раз посмотрела на виолончель, лежавшую на сцене в том же положении и терпеливо дожидавшуюся следующего юного музыканта, чтобы благословить его милостью.

Все закончилось.

Руне медленно поднялся со стула. Следы пережитых эмоций остались на щеках красными пятнами, но сердце замерло на полушаге, когда я увидела застывшее на его прекрасном лице выражение.

Он понял меня. Понял, что это было. Понял, что я играла в последний раз.

И в его глазах я видела печаль и гордость.

Руне не стал вытирать мои слезы, а я оставила нетронутыми его. Закрыв глаза, он поцеловал меня, и я ощутила любовь, принять которую мне посчастливилось в семнадцать лет.

Любовь, не знающую границ.

Любовь, вдохновляющую на создание музыки, которая живет веками.

Любовь, которую должно чувствовать и ценить.