Тысяча ступеней (СИ)

  - Я сын отца от первого брака. Он женился в первый раз на знатной девушке из собственного народа, но вскоре разлюбил маму. Она успела принести отцу единственного ребёнка - меня. Неизвестно какие выгоды толкнули его на решительный шаг, но маму он удалил в глушь и сделал невиданную для нашего народа вещь - объявил её не своей женой, а чтобы священники не могли ни в чём его обвинить, сделал себя главой веры. Не скажу, что он деспот, но тут он повёл себя жёстко.

   Вскоре после этого, мама ещё была жива, отец женился вторично. На этот раз на инородке. Хотя она и была обращена в нашу веру, но до сих пор её не совсем восприняли в нашем народе.

   Взяв в жёны Рне, отец долго не имел от неё детей, поэтому я считался наследником. Как было слышно, родственникам мачехи это было не по нраву. Поэтому и свои, и зарубежные врачеватели долго лечили Рне. Лишь когда я стал более-менее взрослым - сейчас мне двадцать один, а тогда было пятнадцать - она родила сына. Для меня наступили тяжёлые времена. Я сам слышал, как отца уговаривали лишить меня ранга наследника и передать право сменить его в будущем на троне более законному сыну. Отец вилял, отшучивался, просто отмалчивался, но в отношении ко мне он сделался холоден, часто на мне срывал злость по поводу моего наследства. Он ещё не мог мне отказать в нём, и всё более тяготился от оказывавшегося на него морального давления, злился на меня за то, что я сам не отказываюсь и не избавляю его от нерешительности и тягости выбора.

   Но происходило худшее. Влияние мачехи усиливалось. При дворе утверждалась новая мода одежды и новая форма поведения. По мере вытеснения местной одежды и местных традиций, появилось много недовольных. Они незаметными тенями шастали по закоулкам дворца и вертелись вокруг меня, нашёптывая в уши невозможные вещи. Мне предложили свергнуть отца. "Пока чужеземцы не утвердились у нас, спаси отечество от поругания", - молили они меня. Их лица расплывались передо мной, и лишь оставался один образ - образ призрака, - льстивого, угодливого и злобного. А я был словно объят туманом. Почти ничего не понимал, не принимал участия в тайных встречах заговорщиков, и лишь иногда от внутреннего ужаса шевелились волосы на голове. До какого-то периода всё казалось мне нереальным. И вдруг я задумался. Меня одолел ужасающий, ничем не прикрытый страх. Я представил любимого мною отца мёртвым и себя, державшего нож, вонзённый ему в сердце. Холод пробежал у меня по спине. Я не мог стать отцеубийцей. Мне не нужен был трон, не нужна была власть, обагрённая свежей, ещё тёплой кровью. Что вызвало во мне шок? Мне сообщили, что отец знает о заговоре, и он отделил свою половину жилых комнат и приказал заколотить одну дверь, а перед другой поставил стражу. Верный слуга спал в ногах кровати отца, а в комнате было оружие. Так вот: заговорщики выбрали следующую ночь для нападения. Они подготовили бумагу с текстом отречения от трона в мою пользу. И они требовали от меня согласия на свои действия, надеясь придать им какую-то законность. "Скажите только "да", ваше высочество, и вам более ничего не нужно делать. Можете остаться здесь или, даже, уехать в своё поместье". А я сидел и не мог сказать ничего. Мой отец никогда слишком не баловал меня своей лаской. Лишь когда-то, помню, забрали меня совсем маленького от матери и его ласковые слова, успокаивающие меня. А затем... Затем что-то произошло. Может быть, он был слишком занят в то время, улаживая дела с северными племенами, ездившими на чудищах. Не знаю, что думать, но я себя чувствовал покинутым и ненужным. В то же время я задумывался о замене Бога на небе - идолом на земле. Отец был монархом светским и духовным. Он стал олицетворением Бога. Мне это казалось богохульством. В моей, ещё детской душе, неизвестно что творилось. Я был раздираем любовью и сомнениями.

   Всё меня давило. Но я не мог стать отцеубийцей. Однако заговорщики, уговаривавшие меня, были неотступны. Уста одного тихо нашёптывали мне в ухо змеиные слова, полные лести, и рассказывали о ситуации в стране. Я боковым взглядом смотрел на него, и мне казалось, что у него раздвоенный язык. В ухе жужжало, и мозг утомлялся, и отуплялся. Было нестерпимо слушать этот голос.

  - Уйдите, - сказал я. Голос затих. Глаза вопросительно уставились на меня. - Делайте, что хотите, - безвольно пробормотал я. Он поклонился, и, буркнув что-то, из чего я разобрал лишь "... величество...", исчез. Я положил руки на голову, стараясь снять отупение, нашедшее на меня.

   Здесь меня и нашёл один из камердинеров отца. "Ваш отец хочет видеть вас, Пен". Сердце моё невольно дрогнуло. "Сейчас". "Да, прямо сейчас". Я с трудом поднялся и поплёлся вслед за камердинером.