Тысячекратная Мысль

Все вокруг – единый мир. Препятствия бесконечны, но он сильнее.

Они не равны ему.

Те, кто расслышал этот шум – немногочисленные кианцы и амотейцы, – могли подумать, что где-то неподалеку рабы выбивают ковры. Только звук шел сверху, от звезд.

Звук пролетел вдоль крытых галерей Первого храма и превратился в тень, пополз по сводам и потолочным фрескам. Тень промелькнула, на мгновение закрыв то, что лежало ниже ее, затем исчезла. Ее глаза жадно смотрели вокруг, а душа спала миллионы лет. Мудрая и коварная. Яростная, как животное.

Какие здесь бесконечные пространства и тесные небеса.

Шипы. Каждый его взгляд пронзал, словно шип.

«Это слабые камни. Мы могли бы отбросить их…»

«Не делай ничего, – ответил Голос. – Просто наблюдай».

«Они знают, что мы здесь. Если мы ничего не будем делать, они найдут нас».

«Тогда испытай их».

Сифранг упал на пол и съежился в отвращении ко всему, что имеет форму, ко всякой поверхности. Он ждал, тоскуя по непроглядным безднам. Вскоре пришел один из них. Этот человечек не имел глаз, но все еще видел… видел на самом деле, хотя и не чувствовал боли. Однако у его страха тот же соленый вкус.

Тварь встала и явила свою форму. Зиот – лицо его сияло, как солнце.

Человечек в страхе зашевелился, затем явил собственный свет – нить чистой энергии. Одной рукой Зиот схватил ее. Ему было любопытно. Он потянул за нить, и душа вылетела из человечка. Свет исчез. Мясо шлепнулось на пол.

«Слабый…»

«Есть другие, – ответил Голос. – Гораздо, гораздо сильнее».

«Возможно, я умру».

«Ты слишком силен».

«Возможно, ты умрешь со мной… Ийок».

Что-то – некая колеблющаяся пустота – кружилось над Ахкеймионом… Он должен проснуться.

Но запах бросил Сесватху на колени, выворачивая его нутро снова и снова. Его рвало жгучей желчью, внутренности сводило в конвульсиях. Нау-Кайюти стоял и смотрел на него, слишком измученный, чтобы найти слова.

Они карабкались через бесконечный мрак, выше и выше. Они знали, что рано или поздно пустота откроет им свои ужасы. Это началось с дождя испражнений: моча и дерьмо сочились из трещин, лились сплошной стеной, через которую приходилось идти. Они пробирались между потоками навозной жижи, низвергавшейся в непроглядную тьму. Они обходили огромные ямы гниющей плоти, уродливых эмбрионов и нормально развившихся тел, сброшенных откуда-то с высоты. Потом они вброд перешли озеро, полное солоноватой воды, наверное, скопившейся за тысячи лет дождей.

Они плакали от счастья, омываясь в ней. Казалось, что очиститься в таком месте невозможно.

Конечно, Сесватха знал все это по слухам. Один раз он даже долго говорил с Ниль’гиккасом, пробравшимся через эти подземелья тысячу лет назад. Но ничто не могло подготовить их к страшной необъятности Инку-Холойнас. По словам нелюдского короля, после падения Ковчега из каждой сотни инхороев выжило не более одного. И все же тысячи тысяч сражались против нелюдей в бесчисленных войнах. Ковчег, как утверждал Ниль’гиккас, был замкнутым миром, лабиринтом лабиринтов.

– Будь осторожен, – нараспев говорил он. – Как бы глубока ни была чаша зла, она всегда переполнена.

Нау-Кайюти увидел свет первым. Бледное свечение в конце бокового прохода. Затушив свой огонек, они тихо двинулись под уклон. Идти бесшумно было легко. Доски наклонного пола давно сгнили и уступили место земле, праху и мелкому мусору, собравшемуся здесь за века. С каждым шагом вонь становилась все отвратительнее. Когда до цели осталось несколько шагов, их накрыл ревущий грохот.

Коридор оборвался. То, что казалось единым источником света, разбилось на тысячи огней и повисло над разверзшейся бездной. Нау-Кайюти ахнул и выругался. Сесватха, задыхаясь, упал на колени, и его вырвало. Этот смрад был человеческим. Самая невыносимая вонь на свете.

Город. Они смотрели на город. Дымящееся сердце Голготтерата.

Он должен проснуться!

Перед ними открывалась огромная пещера. Она напомнила Сесватхе трюм корабля, но приподнятый с краев и слишком огромный, чтобы быть делом рук человеческих. Кривые золотые поверхности уходили вдаль, закопченные дымами бесчисленных костров. Строения из выдолбленных и расколотых камней вползали от оснований стен наверх, покрывая их коростой, похожие на гнезда шершней. Это были не жилища, а открытые камеры, бесчисленные и жалкие. Все это походило бы на обломки, оставшиеся на берегу после прилива, если бы не костры и маленькие фигурки вокруг них. Шумные колонны башрагов. Визжащие толпы шранков. И среди них невероятное количество пленников-людей. Одни были скованы вместе в огромные стонущие шеренги, другие разбросаны по открытым гаремам своих захватчиков и корчились под содрогающимися тенями, закатывая глаза, – нагие и окровавленные мужчины, женщины и дети. Проходы внизу были завалены трупами.

Он должен проснуться…

Душераздирающий рев и вопли разносились под золотыми сводами, эхом отдавались в костях и в сердце…

Нау-Кайюти упал на колени.

– Что это? – скорее выдохнул, чем прошептал он.

Сесватха повернулся к своему ученику. Зрачки его были окружены безумной белизной.

– Э-это?

Он говорил как осиротевшее дитя.

Проснись!