Тысячекратная Мысль

Сесватха почувствовал, как его подняли и швырнули во тьму. Что-то ударило его по черепу, и все окутала тьма. Теперь он видел только страдание своего любимого ученика, его безумную боль.

– Где она, где?..

Просыпайся, дурак!

Задыхаясь, Ахкеймион вернулся к реальности.

«Шайме! – подумал он. – Шайме».

Над ним стояла тень, обрамленная воющим кругом его оберегов, которые он не услышал. И маленький шар сокрушительной пустоты раскачивался на кожаном шнурке. Хора, висевшая над его грудью на расстоянии ширины пальца.

– Некоторое время назад, – прохрипел скюльвенд, – в пустые часы размышлений я понял, что ты умрешь, как я…

Дрожь прошла по руке, державшей шнурок.

– Без богов.

Даже отсюда Элеазар видел слабое свечение, исходившее из храма Ктесарат на Священных высотах. Он сидел рядом с Ийоком под открытым навесом около своего шатра. На утоптанной траве темнели круги крови. Завтра они наконец встретятся со своими смертельными врагами. Смысл этого поединка пока ускользал от Элеазара, но он будет сражаться.

И он будет использовать любое оружие, каким бы нечестивым оно ни было.

– Кишаурим бегут, – сказал Ийок. Его рот пылал от даймотического причастия. – Как мы и предполагали, в Ютеруме нет хор. Но они зовут… они зовут.

У Змееголовых не осталось выбора. Они отдадут свои Безделушки охране, чтобы уберечь себя от дальнейших нападений сифранга.

Элеазар подался вперед.

– Мы не должны были использовать самого могучего, когда для наших целей хватило бы и самого слабого. И уж точно не Зиота! Ты сам говорил, что он опасен.

– Все в порядке, Эли.

– Ты ведешь себя опрометчиво…

«Неужели я стал таким трусом?»

Ийок обернулся к Элеазару. Кровь выступила на повязке там, где она плотно прилегала к его прозрачным щекам.

– Они должны бояться нас, – сказал он. – И теперь они боятся.

Странный ужас пробуждения перед лицом смертельной угрозы: боль, окутанная вялым недоверием, словно в глубине души он надеялся, что все еще спит. Как будто нож коснулся волос.

– Скюльвенд! – ахнул Ахкеймион, и слова застыли на его губах, подобно льду.

Запах гостя – не то собачий, не то лошадиный – наполнил маленькую палатку.

– Где? – прорычал голос из темноты. – Где он?

Ахкеймион понял, что скюльвенд спрашивает о Келлхусе, – то ли по его интонации, то ли потому, что сам он ни о ком другом думать не мог. Все искали Келлхуса, даже те, кто его не знал.

– Я не…

– Врешь! Ты всегда с ним. Ты защищаешь его, я знаю!

– Прошу тебя… – задыхаясь, прошептал Ахкеймион.

Он пытался приподняться и откашляться. Хора стала невыносимо тяжелой. Казалось, что его сердце сейчас выскочит из груди. Он ощущал зуд вокруг правого соска – так кожа начинает превращаться в соль. Он подумал о Каритусале, о давно уже мертвом Гешрунни, державшем Безделушку над его рукой в «Святом прокаженном». Странно, но у этой хоры другой… вкус.

«Я и не думал бежать».

Тень в ярости наклонилась над ним. Хотя в слабом свете луны проступал лишь силуэт, Ахкеймион четко видел скюльвенда глазами своей души: перетянутые ремнями руки, пальцы, способные сломать шею, лицо, искаженное смертельной ненавистью.

– Второй раз спрашивать не стану.

Что происходит?

«Не впадай в панику, старый дурак».

– Думаешь, – выговорил Ахкеймион, – я предам его? Думаешь, я ценю свою жизнь выше его жизни?

Эти слова были рождены отчаянием, а не убежденностью. Ахкеймион сам им не верил. Но они заставили скюльвенда остановиться.

Мгновение нависающей тьмы. Затем варвар сказал:

– Тогда я предлагаю сделку… обмен.

С чего такая внезапная перемена? И голос… неужели его голос и правда дрогнул? Скюльвенд резко убрал хору, зажав ее в кулак, как ребенок прячет свою игрушку. Ахкеймион едва не вскрикнул от облегчения. Он лежал, тяжело дыша, все еще перепуганный и ошеломленный. Тень неподвижно взирала на него.

– Сделку? – переспросил Ахкеймион. Он вдруг заметил за спиной варвара две фигуры, но в сгустившейся тьме различил только одно: это мужчина и женщина. – Что за сделка?

– Я предлагаю тебе правду.

В этом слове прозвучали такая усталость и такая глубокая варварская искренность, что Ахкеймион был сражен. Он приподнялся на локтях, глядя на непрошеного гостя в гневе и смятении.

– А если у меня есть своя правда?

– Я предлагаю правду о нем, – заявил скюльвенд.

Ахкеймион уставился на него, прищурившись, словно вглядывался в даль, хотя был совсем близко.

– Я уже знаю эту правду, – сказал он. – Он пришел, чтобы…

– Ты ничего не знаешь! – рявкнул варвар. – Ничего! Только то, что он позволил тебе узнать. – Он плюнул на землю у ног Ахкеймиона, вытер губы рукой с хорой. – Как рабу.

– Я не раб…

– Раб! В его присутствии все люди рабы, чародей. – Зажав хору в кулаке, скюльвенд сел и скрестил ноги. – Он дунианин.

Никогда еще Ахкеймион не слышал, чтобы в одном слове вместилось столько ненависти. А ведь мир наполнен такими словами: скюльвенд, Консульт, фаним, кишаурим, Мог-Фарау… Каждое из них – море ненависти.

– Слово «дунианин», – осторожно начал Ахкеймион, – на мертвом языке означает «истина».

– Этот язык не мертв, – отрезал Найюр. – И слово больше не имеет отношения к истине.