Тысячекратная Мысль

– Только Кемемкетри? – спросил Конфас. – Больше никого?

– Вы дали четкие указания, Бог Людей.

Император усмехнулся.

– Пойди к нему. Я скоро приду.

Никогда он не жаждал информации так отчаянно. Тревога его была слишком сильна. Но самый отчаянный голод надо утолять в последнюю очередь. За императорским столом следует вести себя прилично.

Когда генерал ушел, Конфас крикнул в темноту. Оттуда выступила обнаженная кианская девушка с округлившимися от ужаса глазами. Конфас похлопал по ковру перед собой, бесстрастно глядя, как она принимает нужную позу – колени разведены, плечи опущены, груди приподняты. Он опустился между ее оранжевыми ногами. Ему только раз пришлось ее ударить, чтобы она научилась держать зеркало твердо. Но тут ему в голову пришла идея получше. Он велел ей держать зеркало перед его лицом так, чтобы на нее смотрело собственное отражение.

– Смотри на себя, – проворковал он. – Смотри и испытаешь наслаждение… клянусь тебе.

Почему-то холод прижатого к щеке серебра разжег его пыл. Они достигли вершины вместе, несмотря на ее стыд. От этого девушка показалась ему чем-то большим, чем обычное животное, каким он привык ее считать.

Он подумал, что в качестве императора будет очень отличаться от дяди.

Прошло семь дней после его встречи с Фанайялом, но цель еще не была достигнута. Конфас не верил в дурные предзнаменования – дядюшка слишком заигрался в эту игру, – но ничего не мог с собой поделать. Он очень жалел, что ему приходится принимать титул в таких обстоятельствах. Надеть мантию Нансура, будучи пленником скюльвенда! Узнать о том, что стал императором, от кианца – от падираджи, не меньше! Правда, это унижение ничего для него не значило: во всем была слишком горькая ирония, чтобы не увидеть здесь руку богов. Что, если его свеча сгорела? Что, если они и правда завидуют своим братьям?

Время выбрано неверно.

В Момемне, скорее всего, бунт. По словам Нгарау, шпиона Фанайяла, великий сенешаль дяди взял в свои руки бразды правления, надеясь по возвращении Конфаса заслужить его благосклонность. Фанайял утверждал, что престол вне опасности – никто в Андиаминских Высотах не осмелится бунтовать против великого Льва Кийута. И хотя тщеславие шептало Конфасу, что это правда, он не мог не понимать: новому падирадже нужно, чтобы он поверил. Священная война разворачивалась вдали от Ненсифона и дворца «Белое солнце», но Киан стоял на краю пропасти. И если Конфас бросится отстаивать свои права, Фанайял будет обречен.

Чего не скажет сын пустыни, чтобы спасти свой народ?

Два обстоятельства заставляли Конфаса оставаться в Джокте и продолжать фарс со скюльвендом: необходимость снова идти через Кхемему и то, что, по словам Фанайяла, Ксерия убила его бабка. Как бы безумно ни звучало это утверждение и какие бы подозрения ни возбуждали торжественные заявления Фанайяла, Конфас не сомневался – именно так все и было. Много лет назад она убила мужа, чтобы возвести на престол любимого сына. А теперь убила сына, чтобы возвести на престол любимого внука…

И чтобы вернуть его домой. Возможно, это самое важное.

С самого начала Истрийя выступала против того, чтобы предать Священное воинство. Конфас простил ее. Он знал, что ее стареющие глаза смотрят в наползающую тьму. Разве закат не напоминает о рассвете? Его беспокоила сила ее ненависти. Такие когти, как у Истрийи, не ломаются от возраста. Видимо, его дядя понял это.

Убийство как раз в ее характере. Волчья жадность всегда оставалась крюком, на котором висели все ее побуждения. Она убила Ксерия не ради Священного воинства, но ради своей бесценной души. Конфас поймал себя на том, что насмешливо фыркает при этой мысли. Легче отмыть дерьмо от дерьма, чем очистить столь извращенную душу!

Он пребывал в неведении, мысли и тревоги бесконечно кружили в его голове, ускоряясь от непомерно больших ставок и вывернутой нереальности событий. Я император, думал он. Император! Но при нынешнем положении дел он был пленником своего незнания даже в большей степени, чем пленником скюльвенда. И поскольку его адепт Имперского Сайка Дарастий погиб, с этим ничего нельзя было поделать. Только ждать.

Он нашел старика простершимся на полу перед импровизированным возвышением и троном, который устроил ему Сомпас. Скюльвенд разместил пленников в доме из обожженного кирпича в центре Джокты, и хотя формально Конфас мог ходить куда угодно, у каждой двери дома стояла стража. К счастью, конрийцы были народом цивилизованным: они брали взятки.