Тысячекратная Мысль

Свет факелов четко очерчивал его орлиный профиль. Сомпас смотрел на него выжидающе, но, как и прочие, держал свое мнение при себе. Они понимали, что настроение у Конфаса не просто паршивое. Он осматривал выбеленные луной окрестности и чувствовал отчаяние перед лицом безбрежного мира, поглотившего все, чего он желал. Будь он сейчас один, сам по себе, у него не осталось бы надежд.

Но он был не один. Ему повиновалось множество людей. Умение подчинять разум и тело воле другого – вот в чем истинный гений человека. В способности преклонять колена. С такой силой, понял Конфас, он уже не связан местом и временем. С такой мощью он может дойти до горизонта! Он – император.

Как же ему не смеяться? Какая замечательная у него жизнь!

Надо лишь все упростить. И начнет он со скюльвенда… Выбора нет.

Скюльвенд станет первым не случайно. Конфас приблизился к тому, чтобы восстановить империю в полноте ее былой славы, а для этого необходимо убить потомка их давнего врага. Скюльвенды издревле стояли на пути империи. Конфас об этом и говорил, не так ли? Он киранеец. Он кенеец…

Немудрено, что дикарь смеялся!

За всем этим стояли боги, Конфас не сомневался. Они завидовали своему брату. Как дети разных отцов, они обижались. Во всем этом заключался некий смысл, несомненно. Некое предупреждение. Он теперь император. Ход сделан. Правила изменились…

Почему, почему он не убил демона? Что за слабость, что за тщеславие остановило его руку? Что за железная рука держала его за горло? Ожог от семени скюльвенда у него на спине?

– Сомпас! – почти крикнул Конфас.

– Да, о Бог Людей?

– Как тебе нравится звание экзальт-генерала?

Этот неблагодарный сглотнул.

– Очень нравится, о Бог Людей.

Как же не хватает Мартема и холодного цинизма его взгляда!

– Возьми кидрухилей. Всех. Загони этого демона для меня, Сомпас. Принеси мне его голову, и ты станешь… экзальт-генералом, Копьем империи. – Конфас улыбнулся, но злобно прищурил глаза. – А если ты подведешь меня, я сожгу тебя, твоих сыновей, жен – все семя Биакси. Всех сожгу живьем.

Полагаясь на сверхъестественное зрение Серве, они вели коней в непроглядной ночи. Они понимали, что чем дальше успеют уйти до рассвета, тем больше их преимущество. Они прокладывали путь среди кустарников, по высоким склонам, затем спустились в лесистую долину, где воздух был напоен кедровой горечью. Израненный Найюр неуклюже хромал, держась лишь на неутолимом чувстве вроде голода или страха. Мир вокруг расплывался, обычные предметы становились злонамеренными и кошмарными. Черные деревья хватали Найюра, всаживали когти в его щеки и плечи. Невидимые камни били по ногам. Окаймленная кольцом луна раздевала его.

Мысли его путались. Он сплевывал кровь. Тропа, темная и каменистая, уходила из-под шатающихся ног. В ночи сгустилась еще более темная тень, и он стал падать, теряя сознание и изумляясь: как это души могут мерцать?

Затем он увидел лицо Серве. Ощутил ее колени под своей головой. Прикрытые тонкой льняной туникой, они были твердыми и теплыми. Ее грудь касалась его виска. Серве взяла мех с водой, смочила тряпицу. Стала протирать ссадины на лице Найюра.

Она улыбнулась, и он судорожно вздохнул. Колени женщины – такое спокойное убежище! Яростный мир сразу становится маленьким, а не всеобъемлющим, случайным, а не совершенным. Найюр поморщился, когда она промокнула порез под его левым глазом. Он наслаждался ощущением холодной воды, нагревающейся от жара его кожи.

Черное блюдо ночи начало сереть. Подняв голову, он увидел прядь волос на щеке Серве. Он потянулся погладить ее, но остановился, заметив корку запекшейся крови на костяшках пальцев. В груди нарастала тревога. Хотя боль от ран сковывала движения, он заставил себя рывком выпрямиться, закашлялся и выплюнул кровавую слюну. Он сидел в зеленой траве на вершине какого-то холма. Восток нагревали лучи пока незримого солнца. На многие мили тянулись невысокие хребты, темные от деревьев и бледные от голых каменных стен.

– Я о чем-то забываю, – сказал он.

Она кивнула и улыбнулась блаженно и весело, как всегда, когда у нее был готов ответ.

– О том, за кем ты охотишься, – проговорила она. – Об убийце.

Он почувствовал, как кровь приливает к лицу.

– Но убийца – это я! Самый жестокий из людей! Все люди скованы цепями. Они подражают своим отцам от начала времен! Таков завет земли. Завет крови. Я встал и узрел, что мои цепи – дым. Я обернулся и увидел пустоту… Я свободен.

Она несколько мгновений внимательно смотрела на него. Ее прекрасное лицо застыло в лунном свете, на нем отражалась задумчивость.

– Да… Как и тот, за кем ты охотишься.

Кто эти пустые твари?

– Ты зовешь себя моей возлюбленной? Ты думаешь, ты моя защита? Моя добыча и трофей?

Она закрыла глаза в страхе и печали.

– Да…

– Но ты нож! Ты копье и молот. Ты яд, опиум! Ты берешь мое сердце, как рукоять, и сражаешься мною, как оружием. Сражаешься мною!

– А я? – послышался мужской голос. – Что ты скажешь обо мне?