Тысячекратная Мысль

Однажды, во время налета на Южный берег в Шайгеке, Найюр и его люди дали отдохнуть коням в развалинах какого-то древнего дворца. Поскольку о костре и думать было нельзя, они раскатали циновки в темноте под массивной стеной. Когда Найюр проснулся, утро залило светом известняковые плиты над его головой, и он вдруг увидел барельеф. Судя по манере изображения, очень древний. Лица запечатленных там людей были до неузнаваемости источены погодой, а их позы казались жесткими и застывшими. Совершенно неожиданно во главе нарисованной колонны пленников Найюр рассмотрел человека, чьи руки были покрыты шрамами. Он целовал сапоги чужого короля.

Скюльвенд из другого времени…

– Ты знаешь, – раздался голос, – мне жаль, что последние из твоего народа погибли при Кийуте. – Голос звучал как его собственный. Очень похоже. – Нет… жалость – не то слово. Сожаление. Сожаление. Все старые мифы рухнули в одно мгновение. Мир стал слабее. Я изучал твой народ, внимательно изучал. Выведывал ваши тайны, ваши слабости. Уже в детстве я знал, что однажды усмирю вас. И вот вы пришли. Издалека – крохотные фигурки, прыгающие и вопящие, как перепуганные обезьяны. И это Народ Войны! И я подумал: в этом мире нет ничего сильного. Ничего, что я не мог бы покорить.

Найюр судорожно вздохнул, пытаясь сморгнуть слезы боли, застилавшие глаза. Он лежал на земле, а руки его были связаны так туго, что он почти не чувствовал их. Какая-то тень склонилась над ним, промокая его лицо влажной холодной тряпицей.

– Но ты… – продолжала тень. Она покачала головой, словно говорила с милым, но раздражавшим ее ребенком. – Ты…

Когда его взгляд прояснился, Найюр пригляделся к окружающей обстановке. Он лежал в походном шатре. Холст на потолке крепился у шеста в середине. В дальнем углу валялась куча хлама, покрытого запекшейся кровью, – его хауберк и одежда. За спиной у того, кто ухаживал за ним, виднелся походный стол и четыре стула. Собеседник Найюра, судя по роскошным доспехам и оружию, был из высших офицеров. Синий плащ означал, что это генерал, но разбитое лицо…

Человек выжал красноватую воду в медный таз, стоявший у головы Найюра.

– Ирония в том, – сказал он, – что ты вообще ничего не значишь. Единственная забота империи – это Анасуримбор, лжепророк. И вся твоя значимость происходит от него. – Смешок. – Я это знаю и все равно позволял тебе подначивать меня. – Лицо омрачилось. – И я ошибся. Теперь я это вижу. Разве обиды, нанесенные плоти, сравнятся со славой?

Найюр злобно посмотрел на незнакомца. Слава? Нет никакой славы.

– Столько мертвых, – говорил человек с печальной усмешкой. – Ты сам придумал это? Пробить дыры в стенах. Заставить нас загнать тебя и твоих крыс в норы. Замечательно. Я почти пожалел, что не ты командовал при Кийуте. Тогда я понял бы, правда? – Он пожал плечами. – Вот так и показывают себя боги, да? Ниспровергая демонов.

Найюр напрягся.

Что-то в нем невольно дрогнуло.

Незнакомец улыбнулся.

– Я знаю, что ты не человек. Я знаю, что мы родня.

Найюр попытался заговорить, но из горла вырвался хрип. Он провел языком по запекшимся губам. Медь и соль. Заботливо нахмурившись, незнакомец поднял кувшин и плеснул ему в рот благословенной воды.

– Значит, ты, – прохрипел Найюр, – бог?

Человек выпрямился и странно посмотрел на него. Пятна света бегали по гравированным фигурам на его кирасе, как по воде. Голос звучал пронзительно.

– Я знаю, что ты любишь меня. Люди часто бьют тех, кого любят. Слова подводят их, и они пускают в ход кулаки… Я много раз это видел.

Найюр опустил голову, закрыл глаза от боли. Как он попал сюда? Почему он связан?

– А еще я знаю, – продолжал человек, – что ты ненавидишь его.

«Его». Не ошибешься – так напряженно произнес он это слово. Дунианин. Человек говорил о дунианине, и говорил о нем как о враге.

– Ты не захочешь, – сказал Найюр, – поднять на него руку.

– И почему же?

Найюр повернулся к нему, моргая.

– Он знает сердца людей. Он отнимает у них начала и так повелевает их концом.

– Значит, даже ты, – сплюнул неизвестный генерал, – даже ты подпал под общее безумие! Эта религия… – Он повернулся к столу и налил себе чего-то – с пола Найюру не было видно. – Знаешь, скюльвенд, а я уж подумал, что нашел в тебе равного. – Человек ядовито рассмеялся. – Я даже намеревался сделать тебя своим экзальт-генералом.

Найюр нахмурился. Кто же он?

– Нелепо, я понимаю. Совершенно невозможно. Армия взбунтовалась бы. Толпы рванулись бы штурмовать Андиаминские Высоты! Но что поделать… Мне показалось, что вместе с таким, как ты, я затмил бы самого Триамиса.

Ужас пробудился в душе Найюра.

– Ты знаешь? Знаешь ли ты, что смотришь на императора? – Человек поднял чашу с вином. – Икурей Конфас Первый. – Он выпил и выдохнул. – Со мной империя возродится, скюльвенд. Я киранеец. Я кенеец. Скоро все Три Моря будут целовать мне колени!

Найюр вспомнил кровь и искаженные от ярости лица. Рев тысяч голосов. Огонь. Все нахлынуло разом – ужас и экстаз Джокты. А затем он… Конфас. Бог с разбитым лицом.

Скюльвенд рассмеялся, громко и от души. На мгновение человек застыл, словно неожиданно осознал свое бессилие.