Тысячекратная Мысль

Ненавидимый или превозносимый, Сесватха оставался стрелкой компаса, истинным героем «Саг», хотя ни в одном цикле хроник таковым не считался. И каждый раз, когда Эсменет встречала новый вариант его имени, она прижимала руку к груди и думала: Ахкеймион.

Непростое дело – читать о войне, тем более об Апокалипсисе. Какими бы делами Эсменет ни занималась, образы «Саг» преследовали ее. Шранки, увешанные вырванными челюстями жертв. Пылающая библиотека Сауглиша и тысячи людей, ищущих убежище в его священных стенах. Стена мертвых и трупы, сплошь покрывающие обращенные к морю бастионы Даглиаша. Нечестивый Голготтерат с золотыми рогами, вонзающимися в темные небеса. И Не-бог, Цурумах, огромная витая башня черного ветра…

Война без конца, желающая поглотить каждый город, каждый очаг, жаждущая пожрать своей безжалостной пастью всех невинных – даже нерожденных.

Осознание того, что Ахкеймион живет с этим постоянно, угнетало Эсменет и наполняло неуловимым, отвратительным чувством вины. Теперь она знала, что каждую ночь ему снятся клубящиеся на горизонте орды шранков и он вздрагивает при виде драконов, низвергающихся с черных небес. Каждую ночь перед его глазами встает Трайсе, священная Матерь Городов, тонущая в крови своих обезумевших детей. Каждую ночь он переживает воскрешение Не-бога и слышит, как матери рыдают над мертворожденными младенцами.

Нелепо, но при этом Эсменет вспомнила о его мертвом муле по кличке Рассвет. Прежде она до конца не понимала, почему Ахкеймион так назвал животное. Значит, ужаснулась Эсменет, она никогда по-настоящему не понимала самого Ахкеймиона. Ночь за ночью терпеть такое насилие! Впадать в отчаяние от древней неутолимой жажды! Кто лучше шлюхи способен представить, как поругана его душа?

«Ты мое утро, Эсми… мой рассвет».

О чем он говорил? Уже переживший и переживающий вновь падение мира, что он чувствовал, просыпаясь от ее прикосновения? Что для него значило ее лицо? Где он черпал отвагу? Веру?

«Я была его утром».

Эсменет ощутила, как эта мысль поглощает ее, и по странному побуждению души попыталась спрятаться. Но было поздно. Впервые она поняла: его бесцельная настойчивость, отчаянные сомнения в том, что ему кто-то поверит, его мучительная любовь и недолгое сочувствие – все это тени Апокалипсиса. Быть свидетелем исчезновения целых народов, ночь за ночью терять все дорогое и прекрасное. Чудо, что он еще умел любить, что все еще понимал жалость, милосердие… Как же она могла считать его слабым?

Она поняла, и это ужаснуло ее, поскольку это понимание было слишком близко к любви.

В ту ночь ей снилось, что она плывет над безднами в самом сердце некоего безымянного моря. Ужас тянул ее вниз, как привязанный к ногам камень. Но когда она всматривалась в глубину, она видела только тени в темной воде. Они околдовывали – огромные, кольцами расходящиеся силуэты. Поначалу она не могла их различить, но постепенно глаза привыкали, чудовищные образы становились все более четкими. Никогда она не ощущала себя такой маленькой, такой обнаженной. Все море до горизонта было спокойным и светилось зеленым в лучах солнца, но под этой гладью клубились черные бездны. Гибкие движения. Огромные молочно-белые глаза. Ряды прозрачных зубов. И она, бледная и нагая, плавала посреди всего этого, как водоросль…

Ахкеймион.

Его мертвая рука покачивалась в течении.

Эсменет, задыхаясь и дрожа, очнулась в благоуханных объятиях Келлхуса. Он утешал ее, отводил от глаз пряди волос, говорил, что все это лишь дурной сон.

Эсменет обняла его в отчаянии, которое потрясло ее саму.

– Я не хотела беспокоить тебя, – шептала она, целуя завитки волос на его шее.

– А я тебя, – ответил он.

Она не говорила ему об Ахкеймионе и об их поцелуе, ужаснувшем Пройаса и Ксинема. Но между ними это не было тайной – просто нечто несказанное. Она много часов думала о его молчании и проклинала себя. Почему, если Келлхус так терпеливо изгонял все ее слабости, этой он не уделил внимания? Эсменет не осмеливалась спрашивать. Особенно сейчас, пробиваясь сквозь «Саги».

Теперь она видела все яснее ясного. Разрушенные города. Дымящиеся храмы. Трупы вдоль дороги, по которой гнали рабов в Голготтерат. Она следовала за нелюдскими одержимыми, когда те шныряли по стране и уничтожали выживших. Она видела, как шранки выкапывали мертворожденных младенцев и жарили их на кострах. Она смотрела на все это издалека, с высоты двух тысяч лет.

Никогда еще Эсменет не читала ничего столь мрачного, тягостного и великолепного. Словно в чашу восторга подмешали яд.

«Вот, – снова и снова думала она, – его ночь…»

И хотя она гнала эти мысли из своего сердца, они все равно возвращались – холодные, как обвиняющая правда, и неумолимые, как заслуженное несчастье.

«Я была его утром».